Сын на отца - Герман Иванович Романов

только не прислушался, наоборот поступил. Но зато своих целей «светлейший» добился — драгоценность почти задарма получил и супругов окончательно рассорил, подыграв тем Екатерине Алексеевне — а суще глупая немка так и ничего не поняла в его «негоции».

— А я вот записи поденные своей покойной невестки почитал, не поленился — жаль, что с ней по-доброму поговорить не успел, — Петр усмехнулся, положив свою широкую ладонь на тетрадь, взор его стал настолько страшен, что «светлейший» машинально сделал шаг назад, страшась неминуемой бури. В уже разразившемся «высочайшем» шторме, если не погибнет его корабль, то будет сильно потрепан.

— И дал ты ей не две сотни дублонов, как мне тут сказывал, а сто шесть дукатов, что вчетверо меньше по весу золота. Да и монетки подобрал старые и потертые — царевна пишет, что ни одной новой и блестящей не было. Ты что же это державу нашу позоришь своим обманами?!

— Не виноват, государь, ей-ей не виноват. Обманул ювелир с перстнем, ах, какая паскуда! А деньги в кошельке и не видел — казначей мне его дал, а я не посмотрел, в делах закрутился, корабль ведь достраивали. Вернусь, я ему задам, шельмецу. В позор меня ввел!

Алексашка говорил насколько убедительно, что любой бы ему поверил, кроме царя, что знал его как облупленного. Петр Алексеевич усмехнулся и взял в руки тетрадь:

— А еще срамник бесстыже рассматривал перси, платьем мало прикрытые в корсаже. Но добро бы сами сиськи! Взор свой ты на орденской крест святой Екатерины, что бриллиантами усыпан, направляешь. Я ведь за тобой, поганцем, на трех последних ассамблеях смотрел — ты этот крест на кавалерственных дамах рассматриваешь каждый раз, как кот кусок сала. Понравился орден?! Так я тебя им и награжу, как собственными руками евнухом сделаю, и султану в гарем отдам!

Страшный удар царского кулака пришелся в скулу и убил бы любого, кроме Алексашки, что выставил плечо. И успел подумать, что ситуация складывается для него как нельзя лучше — царь был без трости. А руками самодержец много не навоюет — устает быстро в ярости, главное, первый порыв стерпеть. А там устанет «мин херц» махать кулачищами.

— Вот тебе, вот! За сиськи царевны — ты на что, тать, покусился! За кресты, за две сотни дублонов! Уй-уй!

Царь угодил кулаком по станку, ударил неточно, сам схватился за руку, выругался — Толстой живо подбежал, перевязал холстинкой. Петр Алексеевич прекратил экзекуцию, отхлебнул пива из кувшина.

— Я Демидову плачу шесть гривен и девять копеек с полушкой за каждый пуд железа. А ты с него десятину берешь, как пастырь церковный — два алтына с деньгой. И грозишь, что если он платить тебе не будет, то ты ему всяческие скверны устраивать начнешь.

Царь говорил настолько спокойным голосом, что Меншиков покрылся «цыганским» потом — липким и холодным. Уже год получал огромные «откупные», и считал, что все дело так и останется в тайне — ведь с Никитой они одни договаривались, и старшему Демидову резона выдавать его не было. Ибо деньги на железо они в сговоре с ним накинули, и две копейки с пуда самому заводчику «лишние» шли — казна за все платила.

— Все вернешь до копеечки, иначе сам овечьими ножницами тебе все хозяйство кобелиное обрежу, — голос царя был настолько спокоен, что Меншиков забеспокоился не на шутку — отрежет ведь, как есть — все откромсает, выхолостит безжалостно, удовольствия лишив.

— Никитка семишник ворованный тоже вернет, а железо впредь буду принимать по шесть гривен и одной копейке с полушкой за пуд. Что смотришь, думал, не узнаю о лукавстве вашем?! Я ваше воровство насквозь вижу, тать поганый. Пошел вон, и жди генерал-прокурора с начетом!

Меншиков на подгибающихся ногах вышел из мастерской, а Петр повернулся к Толстому:

— Обер-прокурора Скорнякова-Писарева немедленно отправить в Суздаль с воинской командой. Пусть берет под караул мою бывшую жену Дуньку, и постращает ее хорошенько, кнутом обдерет. Думаю, писал ей царевич письма, и на Москву также весточки слал. Вот и узнать нужно — кому именно послания приходили, и что в них написано. Сначала долгогривых взять в поруб, в кандалы забить. Потрясти надобно хорошенько — а то они в своих монастырях интриги плетут против меня.

— А может, государь, князю Ромодановскому отписать следует?

— Будь старый, я бы так и сделал, а «дяденька» мягок маленько. Но розыск он проводить будет, а я ему грамоту сам отвезу, и князем-кесарем по Москве объявлю. Ты со мной поедешь — и учти, колье маленькой царевне Наталье наденешь, послам иноземным девчонку покажем — пусть видят, что лжа в их странах против нас пошла.

— Все исполню, государь, — Толстой поклонился и негромко спросил. — Когда выезжать будешь, государь?

— Дней через десять, не позже. Налегке поедем, в нескольких санях каретных. Охрана от расквартированных полков будет — пора порядок в Москве навести, а то разбаловались они после смерти князя-кесаря. Встряхнуть всех надобно хорошенько, чтобы воронам было что клевать…

Глава 2

— Доброго здравия, княгиня Анастасия Федоровна, рад тебя видеть, кузина. И вам не хворать, княжна Екатерина.

Алексей склонился в легком поклоне, который длился не больше секунды, и выпрямился. Конечно, благородным женщинам принято оказывать видимое почтение со знаками внимания, но в его положении есть одно «но», и весьма весомое. Он не просто царевич, но и государь — то есть решивший править, и плевать, что с этим не согласен «папенька», и даже решительно против этого утверждения.

Сестра вдовой царицы Прасковьи только широко открыла глаза, не в силах понять, мерещится ей царевич или нет — его она видела в жизни много раз, от маленького до взрослого, только не ожидала узреть вот сейчас, при таком положении.

А вот ее дочка, пигалица лет семнадцати, миленькая, но с жестким и некрасивым личиком, оказалась на удивление живой по характеру и сообразительной — присела перед ним в книксене и склонила голову.

— Здравствуйте, ваше царское высочество!

— Доброго вечера тебе, царевич!

Через силу, но свою голову княгиня Ромодановская склонила, присев в свою очередь. Алексей прошел в комнату и присел в кресло, указав дамам, что и они могут устраиваться удобней.

— Я понимаю ваше искреннее недоумение, кузина — мой дядька привез письмо от вашего мужа и вы скоропалительно собрались и выехали, покорившись воле мужа и отца. И вот уже несколько дней живете под караулом, и не можете понять, что происходит.

— Да что уж, царевич, теперь все понятно, — пробурчала княгиня с ноткой властности в голосе. — Раз