Во славу русскую - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

чураясь замарать камзол о смазочный жир. — Дальше — легче. Разбежалась гвардия фюрера. А пароходы сохраните. Даст Бог, на басурман их направим. Бить своих — грех, хоть и пришлось.

Приняв с благодарностью начальственную похвалу и застенчиво улыбаясь в лопатистую бороду, Мирон вдруг потемнел лицом, от минутной радости не осталось и искорки, когда разглядел поле брани. Посечённые пулями из картечниц впереди пароходов лежали люди.

— Батя…

Ефим стянул с головы измазанный углём картуз. У горячей топки и в тесноте он вперёд не глядел, хоть понимал, что бронные дилижансы не для потешного дефиле выделаны.

Как мог успокоил сына:

— Ясно же, не распугай невиданные машины республиканских молодцов, море крови бы пролилось, и куда большее. Однако то лишь в предположеньи да в уме, а тут мёртвые тела.

Тот совсем сник. Я чуть подбодрил их обоих испытанным способом — вручил по золотому рублю императорской чеканки. Бумажный рубль вконец обесценился.

Схоронив погибших, не разбирая, за чью сторону голову сложили — все люди русские, православные, да трофеи разобрав, наша армия отдохнула чуток и двинула к Первопрестольной.

Лермонтов сказал бы:

Вот смерклось. Были все готовыЗаутра бой затеять новый.

Но 30 июля 1827 года он был ещё слишком мал, чтобы писать подобное.

* * *

Когда показалась впереди Владимирская застава Москвы, Строганов пустил жеребца шагом. Кто-то уже домчал до столицы раньше, не останавливаясь по пути, оттого Пестель наверняка в курсе, что битва под Муромом проиграна, и часы его сочтены. Но есть у него ещё батальоны кремлёвской стражи, золотишко на чёрный день. Деятельный немчик наверняка не успокоится.

Не желая участвовать в заключительном и бесполезном акте драмы, Строганов отправился в дворец Шереметьевых, отданный ему в распоряжение после изгнания прежних хозяев, ибо должность главы К.Г.Б. не позволила жить в чём-то менее пристойном. Распугал лакеев, срывая зло, наказал им налить ванную, затем поужинал и завалился спать.

Наутро экономка принесла новость: на базаре судачат, будто видели передовой разъезд бунтовщиков на окраине Москвы. Так это или не так, но люди Демидова и Руцкого наверняка близко.

Странно это, Павел Николаевич — брат троюродный, Платон Сергеевич тоже вроде не чужим стал, когда в Москву ехали и в Москве обустраивались. Строгановы, ближайшая родня, там же, с повстанцами. Ныне главная опасность от них исходит.

Странно и другое. Намеренья ехать к Шишковой не было и следа. Стыдно показаться там в ипостаси побитого пса…

Отказавшись от прежнего решения переждать финал драмы взаперти, Строганов позвал Григория, велел ему принести партикулярный камзол английского сукна и английского покроя, а к нему лосины для верховой езды. В чёрном правительственном шарабане жарко на августовской жаре, да и внимание он привлечёт ненужное. Так и приехал в центр к полудню.

На Лубянке жгли бумаги. Бледный чиновник из Расправного Благочиния, прознав о возвращении начальства, сунул в руки длинный список задержанных и содержащихся в тюрьмах Москвы, Пестель всех их повелел казнить.

— Данке! Немедленно ознакомлюсь.

Строганов вытолкал ретивого за дверь кабинета, потом изорвал список в мелкие клочки.

Выход ли это? Пестель новый лист составит, ему не впервой. И уж совсем не удивительно, что первой в нём будет фамилия Строганова. Нет уж, настало время действовать.

Он направился в Кремль, также пропитавшийся ароматом горелой бумаги. В коридорах мелькали знакомые лица, такие же бледные и встревоженные, как у радетеля из Расправного Благочиния.

Пестель нашёлся на коридоре благодаря крику. Он выскочил из приёмной и благим матом орал на двух министров. Увидев Строганова с пистолетом, осёкся и успел лишь вымолвить:

— Алекс! Вас ист дас…

Звук выстрела заглушил последнее слово.

— Правильнее взять бы тебя под арест. Однако Демидову с Руцким пришлось бы руки марать. Мои и так по локоть в крови, твоя ничего не прибавит.

Пестель шевельнулся, Строганов выстрелил из второго ствола, снеся фюреру полчерепа. Затем повернулся к двум свидетелям.

— Протоколируй, Кюхля, свергнутый вождь пытался сбежать, однако застрелен был. Не забудь по-русски писать. Боюсь, немецкий больше не в чести.

* * *

Войска до самой Москвы не встретили сопротивленья. Сломанные в первом же бою пароходы остались до поры под Муромом. Однако слава о них бежала быстрее конницы.

У Владимирских ворот нас встретил пожилой майор, вместе со всем караулом они отдали нам честь.

— Готов служить новой России, хер майор? Отчего же не херу Пестелю? — окликнул его Демидов, не слезая с коня. Копытный его транспорт, конечно же, был белый, а на каком ещё въезжать в покорённую Москву!

— Так преставились они вчерась. Говорят, свои же его и порешили. Пожалте в столицу, ваше высокопревосходительство!

— Просто — ваше сиятельство, — поправил его Демидов. — С упразднением богопротивного Верховного Правления и К.Г.Б. теряют силу все их циркуляры. В том числе об устранении титулов, — он повернулся ко мне. — Не возражаете, ваше сиятельство? С сегодняшнего дня вы опять граф.

Что же, у Вандеи бывают несомненные плюсы. Но я решил поупрямится.

— Возражаю. Для вас я всегда — Платон. Как брат.

— Ну, пусть. Только вот как ещё с одним братом разобраться, не знаю. По справедливости, вздёрнуть бы его престало на первом суку. Только разговоров не хочу всяких, мол — кровожадный Демидов, бессердечный, ему б только деньги считать…

— Не без того. Ладно, Александра Строганова беру на себя.

Дав лошади шенкелей, Демидов поехал рядом со мной и чуть впереди. Заслужил он такое право. Я-то что, только совет дельный дал.

Ближе к центру заметил, что на мостовой тут и там валяются плакаты, некоторые смятые, другие расправленные и читаемые. Текст у них был прелюбопытный.

«Всѣ на борьбу съ врагами православія!»

Или: «Пятилѣтній планъ желѣзныхъ и бочарныхъ издѣлій выполнимъ за четыре года!»

А ещё: «Православный! К.Г.Б. и С.С. ждутъ тебя!»

И даже такой: «Народъ и Благочиніе едины».

Я услал удивляться странному сходству происходившего здесь с событиями ХХ века в моём прошлом. Придумай Пестель какую-нибудь «коллегию послушания» при Союзе Спасения, появилась бы здесь и К.П.С.С., а среди плакатиков непременно бы валялась в грязи под копытами наших лошадей «Слава КПСС».

Прохожие наступали на них; самые дальновидные обыватели собирали воззвания, дабы сберечь на память о короткой и страшной, но яркой эпохе.

Порядок в Москве навели в считанные дни, ограничившись арестами только деятелей из Вышнего и Расправного Благочиния, а также верхушки К.Г.Б. В Питере главные сатрапы Пестеля сдриснули, нас не дождавшись, вся городская власть и полиция присягнули Временному правительству Демидова.

Новый верховный