В гнезде "Пересмешника" - Артём Март

Но стоило отдать группе должное — они справлялись со своей задачей.

И помогли нам подойти достаточно близко для последнего рывка.

— Будет рукопашная! — обернувшись, прокричал я Суворову, который, вооруженный одним только ножом, затаился позади. — Готов⁈

— Г-готов, — заикнулся он, подняв голову.

На лице его все еще горел невообразимый страх. Но глаза оставались холодными и решительными. Это обнадеживало.

К слову, сначала на баррикаду я хотел взять с собой Чеснокова. Все же он крепче и сильнее худощавого Жени Суворова. Но последний вызвался добровольцем. И увидев огонь решимости в его глазах, я согласился взять его с собой.

Значительная физическая сила Чеснокова — это хорошо. Но в войне стойкость духа, мотивированность личного состава имеет решающее значение.

Не раз и не два в прошлой моей жизни я был свидетелем ситуации, когда три-четыре бойца заходили на позиции дрогнувших душманов и брали пленными группу противника, превышающую их чуть ли не вчетверо.

А сейчас, в наших условиях, ставку, кроме как на личную решимость, делать больше было не на что.

— Ну тогда пошли! — крикнул я и поднялся.

Суворов заорал во все горло и с одним только ножом кинулся следом.

Когда я запрыгнул на баррикаду, сразу понял — духи ожидали чего угодно, только не этого.

Как по команде, все они подняли голову. Как по команде, лица их, обветренные, темные, загорелись настоящим изумлением.

Их было пятеро. А еще — на свою беду они сидели слишком кучно.

Троих я скосил широким, беспорядочным веером очереди прямо в упор. Я видел, как пули рвали одежду на их телах, как от боли и внезапного страха на лицах их возникали жутковатые гримасы. Как они падали, словно куклы-марионетки, которым отрезали веревочки.

Последняя пара душманов сидела чуть поодаль, и один из них сообразил вскинуть автомат. На него, просто перескочив через баррикаду, бросился Суворов.

Он словно бы озверев, вцепился во врага, словно дикий кот в птицу, повалил его на землю. Они принялись бороться.

Оставшийся душман, все еще не понимавший, что происходит, не знал, что ему делать: вскинуть автомат на меня или же опустить его, чтобы застрелить Суворова.

Пока он думал, я просто кинул в него свой калашников.

Тот машинально поднял руки с автоматом, защищаясь от полетевшего в него предмета, потом запутался в ремне моего автомата и замешкался.

Тогда я просто прыгнул на него сверху. Схватил, завалил.

Мы кубырем покатились с невысокой, полуметровой насыпи, на которой высилась баррикада.

Когда оказались снизу, среди тел застреленных мною душманов, стали бороться.

Дух был силен. А еще он оказался злющим, как собака. Пока мы валялись в пыли, хватая друг друга за одежду, норовя ударить друг друга или вцепиться в горло, он то и дело страшно кривил рожу, скалился, демонстрируя мне отсутствие передних зубов.

Казалось бы, этот душман был простым, рядовым солдатом, но мышцы его, сухие, хлесткие, оказались подобны моим собственным. Мы не перебарывали друг друга на силу, а рвали резкими, отрывистыми движениями. Каждый норовил оказаться сверху другого.

И все же он оказался менее вынослив. Я чувствовал, как с каждым усилием следующее его движение оказывается все менее быстрым, все более слабым.

И тогда я дождался подходящей возможности для последней атаки.

Когда он в очередной раз пытался залезть на меня верхом, я просто схватил его за горло, принялся изо всех сил душить, лишая духа последних сил.

Лицо его сделалось совсем зверским, когда душман не смог продохнуть. Он отпустил мою одежду и вцепился в руки.

Так мы и лежали на боку, под баррикадой, в пыли и крови. Лежали, пока он совсем не ослаб.

Тогда я вскарабкался на него, сел ему на грудь и изо всех сил нажал, чувствуя, как под моими ладонями что-то хрустнуло. Душман захрипел, засучил ногами, а потом умер, так и не успев вздохнуть.

— Руки! Руки вверх, падла! — услышал я голос Бычки.

Обернулся.

Это Смыкало с Бычкой добрались до баррикады, когда душманы перестали отвечать им огнем.

Они наставили свои автоматы на последнего духа.

Тот, грязный, окровавленный и раненый, сидел на Суворове и тоже пытался его задушить.

Когда появились пограничники, он на миг замер, глянул на них, а потом потянулся за ножом Суворова, валявшимся где-то рядом.

Смыкало выстрелил. Душман вздрогнул, выгнулся дугой и завалился на бок.

Суворов немедленно принялся вылазить из-под него, кашляя и потирая горло при этом.

— Мразь какая… — с ненавистью прошипел Смыкало, опуская автомат.

Я поднялся, переводя дыхание. Пошел к Суворову, нагнулся и хлопнул его по плечу.

— Нормально?

Тот, все еще лежа на земле, уставился на меня остервенелым взглядом. Потом с трудом покивал.

— Ты молодец, — сказал я. Потом обратился к остальным: — Красавцы. Так держать, мужики.

— Да мы-то че? — Бычка утер пот со лба, — основную работу ты сделал. И маневр, и штурм осуществил.

— Да, вышло как надо, — довольно заявил Смыкало. — Признаюсь, таких отчаянных штурмов я еще не видал.

Смыкало казался настолько невозмутимым, что даже то обстоятельство, что он пять минут просидел под шквальным огнем, ни капли его не обеспокоило.

— Отчаянные времена требуют отчаянных решений, — без улыбки сказал ему я. — Так. Вы в двоем — возвращаетесь за остальными. Мы с Женей соберем оружие и патроны.

— Саш… — сказал Бычка тихо, а потом кивнул на Суворова.

Я обернулся.

Женя уже поднялся на ноги и даже прошел немного вперед. Казалось, он смотрит на развернувшуюся перед ним, слепящую глаза белесую пустыню дня каньона.

Я нахмурился, понимая, перед чем Суворов застыл, словно вкопанный.

Потом пошел к нему.

Пещера выводила нас на большую, широкую площадку — вершину отвесной стены, уходившей вниз, ко дну каньона. Высилась эта стена метров на восемь-десять, не меньше.

Увидев это, я обернулся. Рассмотрел крутые тропы от площадки, где мы оказались, куда-то к самой вершине горы.

— Это не выход, — заключил Бычка, — отсюда они не спускаются вниз, ко дну каньона. Отсюда они поднимаются к вершине горы.

— Отсюда мы раненых не спустим, — с холодным осознанием сказал Суворов.

— Так… И что делать? — спросил Смыкало. — Надо…

Договорить он не успел. Все потому, что мы услышали далекий и такой знакомый мне гул.

Казалось, само небо рокотало над нами.