Поручик - Константин Константинович Костин

— Кто ж его взял-то, Лес?

— Так молодой Михалки.

Старый Михалки работал на электрофарфоровом заводе, а молодой пока нигде не работал. В том смысле, что учился в вузе, Туранском технологическом институте. Тураном называется пепельская столица. Да, я сам узнал недавно.

— Гресек⁈ Так как же это… Он же такой хороший мальчик… Да провались пропадом этот мотор, спросил бы, я б ему сама отдала! Это что ж с ним теперь будет-то?

— Судить будут. За кражу.

Старушка схватилась за щеки:

— Матерь божья! Как же меня Зерута под руку толкнул это заявление написать!

Зерута и Бажита, как я узнал — два местных чёрта из пепелакского фольклора. Один озерный, другой речной. Оба похожи на человека, разве что рога на голове, да хвост сзади с кисточкой. Оба-два, хоть и черти, но не столько злые, сколько проказливые и шкодливые, обожающие строить людям пакости чисто из любви к искусству, такие себе пранкеры мифологические. Друг друга эти черти недолюбливают, видимо, поэтому, когда в Пепле появились две рок-группы, одна «Бажита», а другая — «Зерута», их фанаты начали враждовать не хуже тех самых чертей. Вообще, про Зеруту с Бажитой ходит столько сказок, легенд, анекдотов и быличек — если поспрашивать, то, я думаю, любой расскажет о том, что он если не самолично встречался с чёртом, то знаком с человеком, который встречался — что у меня начало складываться ощущение, что пепелаки, несмотря на социализм, атеизм и материализм (а также несмотря на церкви и священников), тихонько верят в чертей, как ирландцы в лепреконов, а исландцы — в троллей. Тем более, что по легендам что Зерута, что Бажита считались заступниками простого народа и, если над богачами шутили очень даже зло, то беднякам могли и помочь. Правда, в своем ерническом стиле. Это я как-то вечерком прочитал книгу «Сказки Пеплы», обнаруженную на полке в шкафу. Читать сказки, может, и несерьезно, но книг нашлось всего-то с десяток, в основном детские и подростковые, и читать повести с такими завлекательными названиями, как «Спрятанный дневник», «Деревянное солнышко», «Прощай, Крысуля» или «Лесные узелки» мне как-то не хотелось. А сказки… ну, они интересные…

* * *

Оставив пани Дибичеву охать над судьбой непутевого Михалки-младшего — все равно она сейчас поохает, подумает да и отправится к моему начальству рассказывать, что сама подарила мальчишку двигатель, да по старости запамятовала — я, довольный как питон, вернулся в комендатуру. Дела потихоньку закрываются, одногруппницы меня так и не разоблачили, зато я, общаясь с ними, исподволь вытащил немало сведений о «себе».

Да уж, Лес Челковки был человеком не то, что угрюмым, а прямо-таки нелюдимым, такой себе Урфин Джюс. С чего человека с таким характером понесло в милицию, где без умения общаться с людьми — никуда, загадка не хуже пожара на винзаводе.

Дело с пожаром и гибелью сторожа пока стояло, но не сказал бы, что намертво, за последнюю пару дней я побывал там, поспрашивал рабочих и, хотя многие отвечали явно увертками, картина того, что творилось на заводе, у меня уже сложилась. Я имею в виду — левое производство вина. Кто грохнул сторожа — пока неясно, не нашел я на заводе настолько доверенного лица у товарища Олеша. Не сам же он Чапырки приговорил кастетом по голове. Слишком нервный, да и описание того типа в плаще, который перепрыгнул через забор, на Олеша не походит. Но найти убийцу — всего лишь вопрос времени.

В общем, настроение у меня было замечательное, поэтому, когда Мартин сказал, что меня вызывает к себе майор, я ничего дурного не подумал.

А зря.

* * *

— Лес, что это?

Я не стал изображать дурака и говорить «Фотографии». Поднял конверт, который начальник бросил передо мной на стол, и из которого и высыпались эти самые фотографии, достал одну…

Лицо прямо загорелось огнем, уши заполыхали.

На фотографии я целовал взасос Ленку Ласкорадку. Прямо на улице.

Что за бред⁈ Не было такого ни разу!

— Что это? — повторил свой вопрос майор, таким ледяным тоном, который яснее ясного говорил о том, что мне лучше бы придумать ответ немедленно.

«Фотошоп», чуть не брякнул я. Какой фотошоп, тут и компьютеров еще нет, как таковых, семидесятые на дворе, даже не восьмидесятые. Правда, до фотошопа тоже фотографии подделывали… как же это называлось… фоторетушь, точно. Но там, насколько я помню, могли разве что убрать товарища Ежова с фотографии, когда Ежов оказался не товарищем и товарищу Сталину находиться с ним на одном фото было уже не комильфо. Но так точно вклеить меня… или Ленку… чтобы это выглядело поцелуем… Стоп.

Выглядело?

Я поднес фотографию к глазам. Тьфу ты. Точно.

Перелистал остальные, их и было-то всего с десяток. На остальных все было более или менее невинно — стоим рядом, гуляем за руку, вот эта еще сомнительная, Ленка обнимает меня за шею…

А потом она быстро чмокнула меня в щечку. И фотограф, папарацци хренов, сумел уловить момент так, что быстрое движение замерло в очень компрометирующем виде.

Был у одной моей знакомой схожий случай: отдыхали на выходных, вино, шашлыки, фоткались на телефон, естественно, ну, она попросила подругу скинуть фото, та, не глядя, скинула… Знакомая начала фотографии рассматривать, вместе с мужем, на редкость ревнивым типом… Оп-па, стоять. На одном из фото она сидит на коленях у какого-то постороннего мужика. Муж заревел, мол, че за фигня, стоит мне тебя отпустить, как ты сразу на мужиков вешаешься, знакомая стоит, глазами хлопает, ибо почти трезвая была, провалами в памяти не страдала, но вспомнить, когда на коленки к конкретно этому типу садилась — убей, не помнит (так-то на коленках она в тот день побывала, но не с этим типом и при других обстоятельствах). Благо, муж начал фотку увеличивать… уж не знаю, что он там хотел рассмотреть в подробностях, процесс измены, что ли… и увидел, что ни на чьих коленках она не сидит. Девчонка на табуретку садилась, которая рядом с типа любовником стояла, и в процессе ее и сфоткали, когда она зависла в воздухе. А получилось так, как будто и вправду, ровнехонько на чужих коленках сидит.

Со знакомой-то все обошлось — она, правда, развелась, но по другому поводу — а мне-то что делать?

— Мне-то что с тобой делать? — эхом озвучил мои мысли майор, — Знаешь, в чем тебя в этой писульке обвиняют? В растлении малолетних. Мол, если