Осень семнадцатого - Василий Павлович Щепетнёв

махнул я рукой с видом полновластного хозяина, коим в данном купе и являлся. — Хоть весь вагон увешайте. У меня тут целая серия и Кавказа, и Крыма, и наших северных широт, и Байкала.

Стекло помогло. Великий Князь внимательно, с профессиональным интересом штабиста, изучающего незнакомый театр военных действий, водил увеличительной линзой по орудиям, по лицам орудийного расчета, по траве, по стоящим неподалеку ящикам. Наконец, он удовлетворенно хмыкнул — звук глухой, но довольно одобрительный.

— Английская вещица? — поинтересовался он, вертя стекло в руках и отмечая, должно быть, безупречность шлифовки и точность линзы.

— Германская, — с гордостью поправил я. — Мне дедушка подарил. На тринадцатилетие. Целый комплект: атлас мира издательства Юстуса Пертеса и это вот увеличительное стекло, чтобы рассматривать мельчайшие детали. Очень полезная штука.

На лице Николая Николаевича вновь промелькнула тень легкого недоумения, смешанного с любопытством. Казалось, мои дедушки ставят его в тупик.

— Какой дедушка? — переспросил он, откладывая стекло на стол.

— Дедушка Вилли. Император Германии, — простодушно пояснил я.

— Император… — протянул князь, и в его голосе послышались сложные, трудно различимые ноты. Возможно, он вспомнил и свои визиты в Берлин, и парады, и совместные маневры, и те сложные узлы дипломатических и династических отношений, что связывали три великие империи — Российскую, Германскую и Австро-Венгерскую. Узы, которые сейчас, на его глазах, готовы были превратиться в удавки. Он еще раз медленно, с какой-то внезапной тяжестью в движениях, осмотрелся вокруг, будто ища подтверждения реальности этого странного диалога в скромной обстановке купе, и, наконец, сказал, глядя на меня прямо и серьезно:

— Алексей, давай поговорим. Как взрослый человек с взрослым человеком. Оставим на время пионеров и патроны.

— Извольте, Mon General, — скромно ответил я, стараясь придать своему голосу максимально степенные, «взрослые» интонации.

Николай Николаевич откинулся в кресле, сложил руки на коленях, и его лицо приняло выражение сосредоточенной суровости.

— Так. Скажи мне, Алексей, а зачем, по-твоему, вообще нужна России армия? Не для сбора пятачков, а в самом главном, коренном смысле.

Я на секунду задумался, подбирая точные слова. Мне хотелось блеснуть эрудицией, показать, что я не просто мальчишка, увлеченный мундирами и пушками.

— Армия, — начал я чётко, как по учебнику, — это организованная вооружённая сила государства, предназначенная для защиты его суверенитета и национальных интересов путём ведения войны или предотвращения её начала посредством сдерживания. Иными словами, — добавил я, стремясь к совершенству, — армия есть высший и конечный инструмент для проведения государственной политики в тех случаях, когда дипломатия исчерпывает себя. Инструмент, действующий методом организованного физического насилия.

Великий Князь слушал, не перебивая, его густые брови были слегка приподняты.

— Это кто тебе так складно растолковал? — спросил он, когда я закончил. — Не сам же ты до этого додумался?

— Нет, — честно признался я. — Это определение мне дал в личном письме граф фон Мольтке, начальник германского Генерального штаба. Я спросил у него, как у крупнейшего специалиста, и он был так любезен, что подробно ответил.

На сей раз изумление на лице моего собеседника было неподдельным. Он даже кашлянул, поправляясь в кресле.

— Мольтке? Младший? Письменно? Ну что ж… — он покачал головой. — Хорошо, пусть будет так. Определение, надо сказать, исчерпывающее. Германская точность. А известно ли тебе, мой юный друг, другое изречение, куда более старое: государственный деятель, который видит, что война неизбежна, и не может решиться нанести удар первым, виновен в преступлении против своей страны.

— Разумеется, дедушка! — оживился я, снова получив возможность блеснуть познаниями. — Это сказал Карл фон Клаузевиц, прусский офицер, состоявший, кстати, одно время на службе у государя Александра Павловича, моего прапрадедушки. Участник Бородинского сражения, где был, если не ошибаюсь, квартирмейстером в корпусе Уварова. Награжден за ту кампанию золотым оружием «За храбрость», а впоследствии нашими орденами: святой Анны второй степени, святого Георгия четвёртого класса и святого Владимира четвёртой степени, — отбарабанил я заученную биографию.

Николай Николаевич смотрел на меня с нескрываемым изумлением, в котором, впрочем, проскальзывала и доля уважения.

— Однако… — произнес он медленно. — Ты и впрямь многое знаешь, Алексей. Многое для своих лет.

— Знание — не самоцель, знание — это инструмент в руках человека, который должен уметь им пользоваться, — продолжил я сыпать подходящими к случаю цитатами, чувствуя, что произвожу хорошее впечатление.

— Именно так, — серьёзно согласился Великий Князь, и его лицо вновь стало мрачным. — Инструмент. Так вот, слушай меня внимательно, как взрослый. Сейчас, в эту самую минуту, над всей Европой нависла большая война. Война, подобной которой свет не видывал. Она неизбежна, как осень после лета. И начаться она может в любой момент, от любой искры.

— Но она уже идет, разве нет? — вставил я. — Между Австро-Венгрией и Сербией. Об этом все газеты пишут.

Николай Николаевич с пренебрежением махнул рукой, словно отмахиваясь от надоедливой мухи.

— Это не война, Алексей. Это так, войнушка. Потасовка. Знаешь, как у мужиков в деревне бывает: сходятся стенка на стенку, и для зачина, для потехи, выставляют вперёд молодёжь, пусть пустят первую кровь, первую юшку. А уж потом, если запал серьезный, в дело вступают настоящие, взрослые бойцы. Так и здесь. Сербия — та самая молодёжь, которую выставили вперёд.

— То есть это вроде разминки? — уточнил я, стараясь понять его метафору.

— Именно что разминки! — хлопнул он ладонью по колену. — Предварительный раунд. А настоящая война, главная битва гигантов — она вся впереди. И она придёт непременно!

— Я тоже так думаю! — горячо подхватил я, польщенный, что мои собственные умозаключения совпадают с мнением такого авторитета. — Противоречия между державами таковы, что мирным путем их не решить! Ан-та-го-нис-ти-ческие противоречия. Пора, наконец, платить по всем старым счетам.

— Правильно мыслишь, — Николаю Николаевичу моя горячность и серьёзность очевидно пришлись по душе. В его глазах появилось одобрение. — Верно схватываешь суть. И в такой ситуации самое важное — не прозевать момент, не опоздать с нанесением первого, сокрушительного удара. Как и учил нас Клаузевиц. Промедление смерти подобно.

— Да только вот беда, — вдруг сказал я, придавая голосу толику сомнения, которое, должно быть, удивило моего собеседника. — Как его, этот удар, нанесёшь-то? В полную силу?

— В каком смысле? — нахмурился Великий Князь.

— Ну, вот посудите сами, — начал я рассуждать, встав и подойдя к глобусу, что