Перекресток возможностей - Л. Нил Смит

— Ну да. Не было никакого 1865-го. Дата, которая была бы 1865-м, была… — Она посмотрела в потолок. — 89-й Г.С.

Я не сдавался. — Ладно, кто был президентом в 89-м? Это был не Авраам Линкольн — или, может, Эндрю Джонсон?

— Нет, вот теперь вы задали легкий вопрос: Лисандр Спунер, один из величайших философов, которые когда-либо жили. Я не помню дат, навскидку, но он был президентом долгое время после этого. Полагаю, единственным более важным президентом был Галлатин.

— Галлатин! Альберт Галлатин?

— Ну да — второй Президент Соединенных Штатов, и… — У меня закружилась голова. Что стало с Джоном Адамсом? Куда делись Эндрю Джонсон и Гражданская война? Что случилось с Линкольном, и кто, черт возьми, такой этот Лисандр Спунер?

— Минутку, Кларисса, я не расслышал последнее.

Она вздохнула, снова поддавшись порыву покачать головой. — Я сказала, что Альберт Галлатин также был человеком, который убил Джорджа Вашингтона.

VII: Зазеркалье

ДЖЕФФЕРСОН, ТОМАС, р. 1743 н.э. [44], ум. 50 Г.С., 4-й През., Старые С.Ш., 44-50 Г.С.; авт., Декл. Незав., Пересм. Статей Конфед.; филос., изобрет., колл. Т. Пейна, А. Галлатина; ист. признан отв. за отмену рабства (44 Г.С.), к чему он стремился всю свою общ. жизнь; ранен убийцей (35 Г.С.), которого умертвил, во время речи против рабства; прот. А. Гамильтона, федеролистской «Конституции»; избран През., преем. Э. Жене. Знач. достиж. за срок: Доктрина Джефферсона, очерт. С. Амер. воен. и пол. изоляционизм при одновр. устранении торг. барьеров и противост. Евр. империализму в Новом Свете. Умер в должн., 2 июля 50 Г.С., преем. В. През. Дж. Монро. (СМ.: Рабство; Метрическая система; Чеканка монет; Календарь; Двигатель внутреннего сгорания; & Пистолет Форсайта.)

— Энциклопедия Северной Америки, TerraNovaCom, Канал 485-A

Может ли время течь боком? Или воспоминания всей жизни могут оказаться всего лишь бредом? По большому счету, выбор у меня был невелик. Был еще третий вариант: я галлюцинирую прямо сейчас. Но, каким бы бредом это ни казалось, жизнь научила меня доверять собственному суждению, и всякий раз, когда я в нем сомневался, я совершал гибельную ошибку. Каждый раз, когда кто-то убеждал меня усомниться в себе ради моего «собственного блага», у него был скрытый мотив. Не собирался я начинать сомневаться в себе и сейчас.

Что возвращало меня к той самой развилке: либо вся моя доселе прожитая жизнь была каким-то наркотическим бредом, либо история каким-то образом сместилась вбок. Поправка: это меня сместило вбок во времени.

Постойте, разве не было какой-то книги… что-то о том, как конь Гранта сбросил его и… Точно! «Если бы Юг победил в Гражданской войне» МакКинли Кантора. Если бы меня забросило в тот мир — два американских государства, одно Соединенное, другое Конфедеративное; Куба — южный штат, а Аляска все еще русская, — я был бы в не меньшем замешательстве, чем сейчас! И все началось с того, что Гранта убили до того, как он выиграл войну. Ладно,

какое было первое различие между этой странно переписанной историей и той, что я учил в школе? По словам Клариссы, здесь никогда не было Гражданской войны, так что что-то, должно быть, разрешило вопросы тарифов и рабства. Что бы это ни было, у него, в свою очередь, должна быть какая-то предыдущая причина, и так далее, вплоть до Декларации независимости. Могло ли быть так, что Четвертое июля у них было второго? Могли ли два жалких денька изменить облик всего, что я знал? Непохоже, но ведь я был здесь!

И где, о ГДЕ был мир, в котором я родился, вырос, который любил и ненавидел? Существовал ли он еще? Существовал ли он ВООБЩЕ?

В ТОТ ДЕНЬ, ПОСЛЕ ОБЕДА, Эд составил мне компанию, пока Кларисса ушла по вызову к другому пациенту. Я поймал себя на мысли, что надеюсь, что это какая-нибудь толстая старуха. Как и всякий путешественник в чужой стране, я обнаруживал, что могу смириться с большими различиями, вроде паровых судов на воздушной подушке на покрытых травой улицах, но вот мелкие различия — целители, которые ходят по вызовам на дом, — казались уже перебором.

Эд подавил смешок, входя в комнату. Везде, где, по мнению Клариссы, со мной было что-то не так — неважно, получено это в последние несколько часов или нет, — торчали провода, катушки и антенны. Она твердо верила, что я уже много лет стою одной ногой в могиле, а другой — на банановой кожуре [45]. Часть проводов была подключена к диковинному оборудованию, которое она оставила, или даже к телефону… простите, к Телекому. Некоторые не были подключены вообще ни к чему — просто торчали.

Главными элементами этой нелепой конструкции были большие пластиковые подушки, набитые микросхемами и размещенные как можно ближе к каждой сломанной кости в моем теле. Миниатюрную пару прикрепили даже к большому пальцу моей ноги, словно огромные «Чиклетс» [46]. Кларисса называла их катушками Бассета — что-то там про ионы кальция — и утверждала, что я встану на ноги через несколько дней, а не месяцев.

Должно быть, я выглядел жалко, опутанный проводами, как Невеста Франкенштейна, но большая часть этой машинерии отвечала за мое поразительное отсутствие боли: сомастезия — что-то вроде электронной акупунктуры.

Но меня беспокоило другое. Однажды, много лет назад, у меня начались проблемы с желудком — изжога в кубе, — вспышки гнева и депрессия. Моя мать угасла именно так: рак. Это заняло очень, очень много времени. Вместо того чтобы пойти к врачу и услышать свой смертный приговор, я тянул, и симптомы становились все хуже и хуже. Я мог прекрасно себя чувствовать, пять, десять минут кряду — а потом внезапно вспоминал о мече, висящем

надо мной. Моя жизнь превращалась в унылый, безвкусный картон, и я мрачнел, пока что-нибудь меня не отвлекало. Затем процесс начинался сызнова.

В конце концов я записался на прием: должно быть, тот костоправ был в полном недоумении, когда я, отплясывая, обошел его кабинет, расцеловал в обе щеки и вальсом вылетел вон со своей новенькой, сияющей язвой.

Теперь я проходил через то же самое — внезапно вспоминал какой-нибудь особенно леденящий аспект нынешней ситуации, мир уходил у меня из-под ног, и снова появлялось это картонное чувство. Только на сей раз меня беспокоила не терапия, а, скажем так, метафизика.

Я поделился с Эдом своими идеями о боковом путешествии во времени, и он удивил меня,