Космонавт. Том 4 - Феликс Кресс

же блага — помалкивайте о нашей беседе. Я буду приглядывать за вами. Внимательно. Свободны.

— До свидания, товарищ полковник, — так же официально и бесстрастно ответил я, развернулся и вышел из кабинета, оставив его в одиночестве размышлять над своим провалом.

Дверь закрылась за мной с тихим щелчком. Но я отлично понимал, это не конец. Это только начало новой, ещё более сложной игры.

Выйдя из кабинета Орлова, я спустился на первый этаж и увидел его самого. Он нервно прохаживался по вестибюлю, делая вид, будто, разглядывает агитационные плакаты на стенах. Но его непринуждённый вид не обманул меня. Орлов ждал меня, чтобы услышать детали нашей с Белоглазовым беседы. Услышав шаги, он резко обернулся. Взгляд, полный тревоги, метнулся ко мне. Он хотел что-то спросить, но я не дал ему этого сделать.

Не замедляя шага, я коротко мотнул головой. Здесь и сейчас разговаривать мы не будем. Слишком много ушей, слишком много случайных свидетелей. Орлов, опытный офицер, мгновенно всё понял. Он так же коротко и деловито кивнул, делая вид, будто просто вышел проветриться, и отвернулся к плакату, изображающему радостных курсантов на фоне реактивного истребителя. Я прошёл мимо него, на ходу отдав честь, которую он автоматически вернул, и вышел из учебного корпуса в прохладный вечерний воздух.

То раздражение, что вспыхнуло во мне в начале разговора с Белоглазовым, уже давно схлынуло. Ему на смену пришло холодное, трезвое осознания ситуации. Сейчас не время поддаваться эмоциям или уходить в рефлексию. Как никогда нужно было собрать волю в кулак, отбросить всё лишнее и действовать с максимальной выдержкой и аккуратностью.

От этой мысли мне стало смешно. Да уж, очень «аккуратно» я только что вёл себя в кабинете Орлова. От души дёрнул за усы матёрого тигра. А теперь задумался об осмотрительности. Мир вокруг другой, эпоха иная, а вот привычки, манера идти на принцип и не прогибаться — всё те же. Что ж, по крайней мере, я остаюсь собой.

Пока я неспешным шагом возвращался к нашей аудитории, мозг активно принялся анализировать и взвешивать всё, что произошло за последнее время. Получился своеобразный мысленный подсчёт плюсов и минусов.

С Натальей мы проработали чёткий план действий на январь и даже нашли нужных специалистов — это был жирный плюс. Теперь же сроки неожиданно и резко сдвинулись — огромный минус. И что-то подсказывало мне, что эти перемены произошли не без моего, пусть и косвенного, участия.

Ершов, судя по всему, на моей стороне, раз не стал разглашать нюансы нашего сотрудничества. Ну или его неприязнь к Белоглазову перевесила. В любом случае он остаётся моим союзником — это определённо плюс. Но моя активность привлекла внимание не только тех, на кого я рассчитывал. Да и Ершов своим молчанием сделал меня мишенью для того же Белоглазова, который оказался фигурой покрупнее и обладал большими полномочиями — это уже жирный минус.

Ну и Королёв… Его знаменитое упрямство, его нежелание прислушиваться к мнению даже самого близкого друга в вопросах собственного здоровья — это был ожидаемый, но оттого не менее досадный минус. Всё шло по известному мне сценарию, и остановить эту махину одними уговорами было невозможно.

Однако если Наталья сделает всё так, как я ей наказал во время телефонного разговора, если ей удастся повлиять на ситуацию в больнице, тогда этот плюс может перевесить все минусы. Что ж, сейчас оставалось только ждать и надеяться на её расторопность и смекалку.

Конкретно в этот момент я, Сергей Громов, курсант Качинского училища, запертый в Волгограде, не мог повлиять на ситуацию в Москве абсолютно ничем. Даже если бы я каким-то чудом оказался там, что бы я мог сделать? Ворваться в палату к Главному конструктору и начать орать о грядущей фатальной ошибке врачей и его неминуемой смерти?

Это было не просто смешно, это было бы самоубийственно. Таким поступком я бы ничего не добился, кроме уютной койки в психушке. Хотя, если вспомнить, каковы были советские психиатрические клиники в шестидесятых, «уютной» её назвать было бы сильным преувеличением.

Наконец, я добрался до двери нашей аудитории. Сделав глубокий вдох и выдох, я сменил выражение лица, смахнув с него все следы задумчивости и раздражения. Нужно было возвращаться к своим товарищам в прежнем настроении. Я толкнул дверь и вошёл внутрь с самой широкой, беззаботной улыбкой, какую только смог изобразить.

Ребята сидели в почти прежних позах, но работа у них не шла. Все они смотрели на дверь, и на их лицах читалось ожидание ответов на интересующие их вопросы. Когда я появился, десятки глаз уставились на меня. Зотов, не выдержав, вышел вперёд.

— Ну? — коротко бросил он, и в этом одном слове слились вопросы всех парней: что случилось? это что-то серьёзное? нам что-то грозит?

Я махнул рукой, давая понять, что ситуация выеденного яйца не стоит.

— Да всё в порядке. Ерунда. Как обычно: сделай то — не знаю что, сходи туда — не знаю куда. Орлову отчёт нужно было срочно помочь оформить, вот и вызвали из-за чепухи. Ничего серьёзного.

— А-а-а… — недоверчиво протянул Зотов, но в его голосе прозвучало облегчение.

Он не был дураком и уже довольно хорошо меня узнал. Он прекрасно понял, что если я не хочу говорить, то ничего не выжмешь, хоть тресни. А если сочту нужным — расскажу всё сам, когда придёт время. Доверие было обоюдным.

Я подошёл к своему стулу, возле которого всё ещё стояла гитара, поднял её и бодро, почти весело проговорил, обращаясь ко всем:

— Ну что, продолжим нашу репетицию? Солнце ещё высоко! — Все бросили взгляд на совершенно чёрный оконный проём, и по аудитории поползли сдержанные смешки. — Гхм, в общем, работать надо! До Нового года осталось меньше недели, а у нас, между прочим, далеко не всё готово!

Возвращение к привычному делу, сработало как щелчок выключателя. Неприятный осадок после беседы с Белоглазовым окончательно выветрился из моих мыслей.

Кольцов снова взял в руки барабанные палочки, Абакиров поднёс к губам тромбон, а Толя и Азиз принялись дорисовывать плакаты. Все снова погрузились в работу. Была поставлена задача на сейчас, и я намерен выполнить её блестяще. С остальным разберусь позже.

* * *

Центральная клиническая больница Четвёртого главного управления при Министерстве здравоохранения СССР.

Сергей Павлович Королёв лежал в больничной палате и неотрывно смотрел в белый потолок. Специфичный больничный запах, приглушённый свет от ночника и монотонное тиканье часов на стене умиротворяли и неплохо ограждали от внешнего мира, где кипела жизнь и работа. Но его мысли были далеки