Смутные дни - Тим Волков

стесняясь. — Только вам могу открыться, больше некому, — она замялась. — В общем… Я… от Алексея Николаича… беременная.

Иван Палыч замер. Даже не сразу поверил собственным ушам.

— Что? — тихо переспросил он.

— Беременная… — одними губами прошептала Аглая.

Иван Павлович кашлянул, потер переносицу, чтобы скрыть растерянность.

— Аглая… вот это… Господи, ну и дела. Давно знаешь?

— Две недели уж, — тихо ответила она, не поднимая глаз. — Сначала не верила, думала, померещилось. А потом… Поняла, что правда. Только не знаю, как быть. Кому рассказать? Алексей Николаич ушёл, я ему даже не сказала, не успела… он не знает… я… боюсь.

Доктор шагнул ближе, положил руку на её плечо, стараясь говорить твёрдо.

— Аглаюшка, радость ты моя, ты не переживай. Это ж радость, дитё — всегда радость, даже в смутные времена. Я за тебя рад, честно. Вот молодец! И поддержу во всём тебя, не сомневайся. Будем думать, как лучше сделать. Алексей Николаич вернётся, а пока ты не одна — я тут, больница тут. Все будет нормально. Не переживай!

Аглая подняла глаза, слабо улыбнулась, но слёзы всё же блеснули.

— Спасибо, Иван Палыч. Вы… вы как отец родной. Прям от сердца отлегло. Только не говорите никому, ладно? Стыдно пока… Без мужа то… Не положено у нас так… засмеют…

— Ни словечка, — кивнул доктор. — Это твоя тайна, сама решишь, кому открыться. А я присмотрю, чтоб ты себя берегла. Если что — зови, я всегда рядом.

Аглая вытерла глаза платком, кивнула.

— Хорошо, Иван Палыч. Пойду бинты проверю, а то… разревелась тут.

Доктор кивнул. И только когда Аглая ушла, позволил себе немного эмоций:

— Во как! Ну Гробовский! И когда успел?..

Наверное было и хорошо, что Алексей Николаич не узнал о такой новости — точно бы никуда не поехал бы. А тогда… тогда неизвестно что было бы. Впрочем, одно наверняка было бы понятно — Гробовский бы не долго радовался такой новости и уже сейчас сидел бы за решеткой.

* * *

Спалось плохо и утром Иван Павлович встал разбитый. Сразу же решил пробежаться по больнице — осмотреть больных и в большей степени начальника общественной полиции Зареченского уезда господина Петракова. Или товарища? Как теперь правильно?

Василий лежал на койке у стены. Не спал. Его молодое почти мальчишеское лицо было бледным, но глаза блестели живостью. Увидев доктора, Петраков попытался приподняться, но Иван Палыч махнул рукой.

— Лежите, Василий… Кстати, как вас по отчеству?

— Андреевич я, — тихо ответил он.

— Василий Андреевич, лежите, не вставайте. Как самочувствие?

Петраков слабо улыбнулся.

— Бывало лучше, гражданин доктор. Плечо ноет, но… жив. Аглая сказала, вы мне артерию зашили?

— Зашил, — кивнул Иван Палыч, придвигая табурет. Он ощупал повязку, проверил пульс. — Жар вижу спал, кровотечения тоже нет. Дренаж в порядке. Слабость?

— Все хорошо. Когда можно будет выписаться?

— Экий вы какой быстрый! Не так скоро, Василий Андреевич, как вы хотите. Рана серьёзная, есть большой риск заражения. Так что нужно понаблюдать. Да вы и сами разве не чувствуете?

Петраков облизнул белые губы, кивнул.

— Чувствую. Слабость и в самом деле имеется. И болит еще… — и немного смущенно добавил: — Может, укольчик какой?

— Сделаем. Конечно, в городской больнице больше возможностей по лечению, но пока не могу дать разрешение на перевозку — растрясем рану, может открыться кровотечение, а повторно зашивать… риски возрастают в разы. Так что полежите тут пока.

Петраков кивнул.

— Согласен, доктор. Здесь спокойнее. Да и… — он усмехнулся, — в городе Совет, Комитет, суета. А тут тихо так. Аглая пирожки сегодня вон принесла, с капустой. Вкусные, между прочим. Тысячу лет таких вкусных не ел!

— Ещё бы, — улыбнулся Иван Палыч. — Аглая умеет вкусно готовить. Ешьте, силы набирайтесь. И без геройства — с койки не вставать, маузер не тягать.

— Понял, — хохотнул Петраков, но тут же поморщился, тронув плечо. — А что с теми бандитами? Гвоздиков сбёг?

— Сбёг, — нахмурился доктор. — Одного подстрелили, он с дрезины свалился, но Яким, ушёл.

Петраков вздохнул.

— Жаль… Но мы справимся, доктор. Все равно поймаем всех, — он тяжело вздохнул. — Дел, конечно, много. Еще воровство ремней этих!

— Это которые с типографии и завода стырили? Читал в «Ведомостях». Сторожа камнем по голове, ремень в тридцать два аршина уволокли. Читал, что вы решили, что это саботаж.

— Саботаж, он самый, — кивнул Петраков. — Без ремней станки стоят, заводы продукцию не выпускают. Самый настоящий саботаж.

Иван Палыч, прищурившись, задумался.

— Саботаж? Гробовс… — доктор вовремя прикусил язык. — Один мой знакомый, помнится, смеялся над этим. Мол, не саботаж, а корысть. Я вот тоже так думаю. Саботаж ведь можно и проще сделать — порезать эти ремни тут же, или подпалить.

— Вы как профессиональный террорист говорите! — усмехнулся Петраков.

— Лишь предполагаю.

— Да я шучу. Вы правы, я тоже этим вопросом задавался — почему, к примеру, просто механизм какой не заклинили или деталь не сломали? А именно ремни?

— Зачем с собой утаскивать? — продолжать рассуждать доктор. — Они же ведь тяжеленые — на горбу то их волочь! Значит понадобились. А зачем? Кожаные ведь они, да? Прочные, добротные. Из такой кожи чего только не сделаешь.

— Чего? — Петраков приподнялся, но поморщился от боли. — Пояса, что ли шить?

— Пояса — ерунда, — махнул рукой доктор. — Пояса можно и из материала попроще. А кожа дорогая нынче, с ней беда, нехватка.

— Не пояса, тогда что? Шубы?

— Ну хоть бы и шубы. Шуба нынче — триста рублей, как моя зарплата, а полушубок крестьянский — семнадцать, да и те на фронт идут. Вот и прикиньте: ремни — это ж готовая кожа. Разрезал, сшил — и готово.

— Да какая шуба! — усмехнулся Петраков. — Вы видели эти ремни приводные?

— Нет.

— А я видел. Кожа такая толстая, плотная… ну какая в самом деле шуба? Ее же не прошибешь ничем. Из такой шубу сшить — она весить будет пуда два! В подметки не годиться такой материал!

— В подметки? — задумчиво переспросил доктор. — А вот в подметки, наверное, сгодиться… А на ботинки? На ботинки пойдет?

— На какие ботинки? — не понял Петраков.

— На хорошие, кожаные,