Русский диктат - Денис Старый

Конечно, я сильно утрирую, и на самом деле было немало причин тому, почему башкиры бунтовали. Но даже когда и причины были вполне преодолимыми, бунты и возмущения продолжались. Они же первыми поддержали бунт Пугачева.

Ведь войну легко начать, её крайне сложно заканчивать. Если пролилось уже немало крови, то, как ни действуй, какими пряниками ни заманивай, но осадочек-то остаётся.

Во многом именно поэтому я и разрешал уходить наиболее враждебно настроенным к России татарам. Поэтому крайне редко брали в плен татарских воинов. А если и брали, то отправляли их в Сибирь.

Мы выбили у татарского народа опору, генофонд, смелых и решительных защитников. Дали немного пряников, послаблений и перспектив. И даже теперь я окончательно не уверен в лояльности этого народа.

Приложив зрительную трубу к глазу, размышляя о том, что пора бы уже и бинокли заиметь, я стал наблюдать за тем, как разворачивается сражение кавалерии.

К чести турок можно сказать, что они не убегали, не стали избегать сражения, несмотря на то, что уже проиграли его. Ведь те остатки вражеской кавалерии, которые отступили от нашего лагеря с огромными потерями, могли бы спешно удирать, но не делают этого. Мало того, их кони наверняка уже намного больше устали, чем лошади степняков и драгун. И уже в этом они значительно проигрывали. Не понимать это опытные турецкие кавалеристы не могли.

Так что всё правильно расценил Алкалин, и решительная атака сейчас просто необходима. Сейчас я наблюдал за тем, как степная лавина из калмыков и башкир… Кто бы мог подумать, что они будут сражаться плечом к плечу… И вот эта лавина набирает разгон…

Так получалось, что степная конница располагалась чуть по стороне рядом с нашим лагерем. И сейчас, когда всё ещё стреляют пушки, и стальные шарики картечи разрывают тела людей и лошадей, российская степная кавалерия заходила во фланг турецким конным.

Крики людей, хруст ломающихся копий, ржание коней и звон стали — всё это перемешалось в какой-то единый звук, в мелодию войны.

Это удивительная музыка. Ведь её невозможно одновременно воспринимать, как нечто героическое и победоносное или же смертельное. Для одних звучащая мелодия уже могла показаться хвалебным маршем, одой смелости и отваги, решительности и удачи. Для других же мелодия войны — ничто иное, как похоронный марш.

И мне было нетрудно определить, кому музыка боя во благо, а кто с ужасом может осознать, что все эти звуки — это последнее, что он услышит в своей жизни.

Казалось, что степная конница хаотично, толпой накинулась на остатки турецких конных. Но это было не так. Веками этим воинам передавалось великое искусство войны. От предков нынешние башкиры и калмыки принимали такое построение, когда они словно бы толпа, но оказывались настолько высоко организованными, дисциплинированными и управляемыми, что до сих пор лесные народы не могут и в толк взять, как это возможно.

Но у лесных народов своё оружие, свои тактики, которые всё же бьют порядок и мощь Степи. Вот только сейчас европейцы остаются в стороне, и между собой решают вопрос, кто из них более матёрый волк степные воины, или потомки кочевников. Одни — турки, наследники кочевых народов. Другие — кочевники, действующие, не утратившие духовной скрепы со Степью.

Это ли единения с природой Степи сыграло главную роль в победе объединённого отряда башкир и калмыков, или же ряд факторов и то, что они выступают на стороне России. Но, как только лавина обрушилась на турецкую конницу, её остатки рванули прочь.

Лошади турок и их союзников были уставшими, причём, у многих кочевников также. И я несколько сокрушался, что оставлял в резерве только лишь один полк драгун. Вот их кони были отдохнувшими, солдаты были преисполнены жаждой внести свою лепту в общую победу.

Так что чаще всего именно драгуны настигали убегающих турок, разряжали в них свои пистолеты, кололи и рубили тяжёлыми шпагами или палашами.

Без моего приказа, но в целом это обстановка позволяла, вперёд устремились и пехотинцы. Много турецких всадников были ранены или выбиты из сёдел. И то и дело в спины драгунам и союзным кочевникам летели турецкие пули или даже турецкие стрелы, так как сипахи всё ещё оставались в большинстве своём лучниками.

Вот этих вражин и нужно было кому-то зачищать. Роль «чистильщиков» брали на себя пехотинцы.

— Я отправляюсь в город, — сказал я.

И уже через минут десять в сопровождении роты кирасир, а также роты конных стрелков я направлялся в Очаков. Здесь также всё было уже закончено, выстрелы почти не звучали, лишь редко, не более десяти раз за минуту. Кто-то из врагов порой показывал героизм, не сдавался. Но… таких убивали, часто издали, даже если они и просили о поединке. Война — это не про игры в благородство. Это про достижение победы. А в благородство можно поиграть в обществе, в спокойной столице России.

Вопреки ожиданиям здесь, у Очакова и внутри его, мелодия войны была какой-то другой. Нет, это вовсе была не та музыка, что звучала во время боя кавалерии. Сейчас было две разных мелодии: одна из них — это уставшая радость. Такая, когда и хочется радоваться, но сил на это нет, когда на лице появляется улыбка, но она больше похожа на искажённую гримасу, пародию на радость. Потом, когда воин отойдет, отдохнет, улыбка разгладится, радость будет такой, как и должна быть. Но не сразу после боя.

Другая же мелодия и вовсе была плачем. Вот только я нисколько от этих звуков не печалился. Таков закон войны, что далеко не всегда нужно жалеть противника. И если начинаешь сомневаться в том, что ты делаешь, заниматься самокопанием и выискивать внутри себя сострадание, ты становишься слабым. Кем угодно, но только не воином.

Конечно же, это не говорит о том, что нужно быть жестоким. Необходимо быть профессионалом, человеком, который испытывает ровно те эмоции, которые позволяют ему выполнять боевые задачи. Остальные чувства и переживания только вредят. И озлобленность и сострадания в раной степени