Стивен Кинг - 11.22.63

Он кивнул:

— Да-да, алкоголь такое умеет. Сколько вы хильнули, прежде чем прыгнуть за руль?

— Нисколечко. Я пережил травму головы несколько месяцев назад. — И я повернул голову, чтобы он увидел то место, где еще не отрасли как следует волосы.

Он почти поверил, тем не менее, все равно попросил меня дыхнуть ему в лицо. После этого пошла обычная процедура.

— Поо’вольте поо’треть на ваши документы.

Я показал ему свое техасское водительское удостоверение.

— Вы же не собираетесь управлять всю дорогу аж до Джоди, не так ли?

— Нет, офицер, только до Северного Далласа. Я живу сейчас в реабилитационном центре, который носит название «Эдемские сады».

Я весь вспотел. Я надеялся, если он это заметит, то решит, что это всего лишь реакция человека, который задремал в закрытой машине посреди теплого ноябрьского дня. И еще я надеялся — ужасно, — что он не попросит показать ему содержимое портфеля, который лежал рядом со мной на среднем сидении. В 2011 году я мог бы отказаться, заявив, что сон в собственном автомобиле не является причиной для такого требования. Черт побери, я остановился даже не на платном парковочном месте. Тем не менее, в 1963 году любой коп может начать рыться в моих вещах. Он не найдет наркотиков, но найдет солидную пачку денежной наличности, рукопись со словом убийство в названии и тетрадь, полную дикого бреда о Далласе и ДжФК. Куда меня заберут: в ближайший полицейский участок на допрос или в Паркленд на психиатрическую экспертизу? Сколько понадобится времени, пока я наконец-то смогу вежливо распрощаться там со своими Уолтонами, пожелав им спокойной ночи?[645]

Он на мгновение поколебался, большой, краснолицый, сущий коп Нормана Рокуэлла, словно с какой-то обложки «Сатурдей Ивнинг Пост» [646]. В конце концов, отдал назад мои водительские права.

— О'кей, мистер Эмберсон. Возвращайтесь к себе в те «Сады», и я очень вас прошу, как приедете, поставьте машину, и пусть она там простоит спокойно всю ночь. Выспались вы здесь или не выспались, но вид у вас изможденный.

— Именно это я и собираюсь сделать.

Отъезжая, в зеркальце заднего вида я видел, как он смотрит мне вслед. Чувствовал я так, будто, еще не успев исчезнуть с его глаз, я вот-вот опять засну. И не будет предупредительных признаков на этот раз: я вильну прямо с улицы на тротуар, собью там, возможно, пару-тройку пешеходов, и тогда врежусь в витрину мебельного магазина.

Когда я, в конце концов, припарковался перед своим маленьким коттеджем с пандусом, который вел к парадной двери, моя голова болела, из глаз текло, колено стонало… но Освальд в моей памяти оставался четким, ясным. Бросив портфель на кухонный стол, я позвонил Сэйди.

— Я тебе звонила по телефону, когда вернулась из школы домой, но тебя не было, — сказала она. — Я уже начала беспокоиться.

— Я был у соседа, играл в криббидж с мистером Кенопенски. — Вынужденное вранье. Надо запоминать, что именно я вру. И врать ровненько, так как она меня хорошо знает.

— Ну, это и хорошо. — А потом, без паузы, без перемены интонации. — Как его имя? Как зовут того мужчину?

«Ли Освальд», — такой внезапностью она чуть было не добыла из меня этих слов.

— Я…… я все еще не вспомнил.

— Ты колеблешься, я хорошо слышу.

Я ждал обвинений, сжав трубку так, что пальцам стало больно.

— Тебе оно уже едва не выпорхнуло в голове, я права?

— Было что-то такое, — согласился я осторожно.

Мы проговорили пятнадцать минут, и все это время я не сводил глаз с портфеля, в котором лежали заметки Эла. Она попросила позвонить ей попозже вечером. Я пообещал.

Я решил дождаться, когда закончатся «Новости с Хантли-Бринкли», а уже после того вновь открыл голубую тетрадь. Не верилось, что я найду там что-то практически полезное. Финальные записи Эл делал второпях, все подавал сжато; он отнюдь не думал, что «Операция Освальд» будет длиться так долго. Да и я тоже. Одно лишь приближение к этому полностью недоверчивому чуду было похожим на путешествие по дороге, заваленной упавшими ветками, а в конце прошлое все равно могло выкинуть что-то неожиданное и, в конце концов, себя защитить. Но я же остановил Даннинга. Это вселяло в меня надежду. Начали проблескивать очертания плана, который мог позволить мне остановить Освальда, не попав при этом самому в тюрьму или на электрический стул в Хантсвилле.

У меня были уважительные причины, чтобы оставаться на воле. Самая лучшая из всех находилась сейчас в Джоди, кормя, вероятно, Дика Симонса супом с курятиной.

Я методично двигался по своей маленькой, спланированной под инвалидские потребности квартирке, собирая вещи. Я не желал, чтобы, за исключением старой печатной машинки, здесь вообще остался хоть какой-нибудь след Джорджа Эмберсона, когда я отсюда уеду. Я думал, что это случится не раньше среды, тем не менее, если, как сказала Сэйди, Дику уже становится лучше, и она планирует вернуться вечером во вторник, мне нужно ускорить развитие событий. А где я буду прятаться, пока не сделаю свою работу? Интересный вопрос.

Трубный шум объявил о начале программы новостей. Появился Чет Хантли: «После уик-энда, проведенного во Флориде, где он наблюдал за испытательными стрельбами ракет „поларис“, а также посетил своего больного отца, у президента Кеннеди был хлопотный понедельник, провозгласив на протяжении девяти часов пять речей».

Вертолет «Марин-1» [647] снижался к радостно приветствующей толпе. В следующем кадре Кеннеди приближался к людям, которые стояли за импровизированным барьерчиком, одной рукой приглаживая свои растрепанные волосы, а второй поправляя галстук. Он шагал далеко впереди своих охранников, которые едва успевали за ним. Я засмотрелся, привороженный, как он проскользнул сквозь щель в барьере и вклинился в массу обычных людей, пожимая там руки налево и направо. У агентов службы безопасности, которые спешили следом, были не удовлетворенные физиономии.

«Это была встреча в Тампе, — продолжал Хантли, — где Кеннеди здоровался почти десять минут. Он понимает тревоги тех людей, работой которых является его охрана, но вы сами видите, как это нравится гражданам. И еще, Дэвид… он, вопреки всей его надуманной прохладности, наслаждается исполнением роли публичного политика».

Теперь Кеннеди шел к своему лимузину, все еще пожимая руки, а кое-где и коротко обнимая какую-нибудь леди. Машина была кабриолетом с опущенным верхом, точно такая же, как и та, на которой он будет ехать из аэропорта «Лав Филд», пока не встретится с пулей Ли Освальда. Возможно, это была именно та машина. На мгновение на черно-белой, мутноватой пленке зафиксировалось знакомое лицо среди толпы в Тампе. Сидя у себя на диване, я увидел, как президент Соединенных Штатов пожимает руку моему тамошнему букмекеру.

У меня не было понятия и возможности выяснить, был ли прав Рот относительно «сифа», или просто повторял чью-то сплетню, но Эдуардо Гутьерэс очень похудел, почти полысел, а глаза его смотрели смущенно, словно он не совсем соображает, где сейчас находится, и вообще, кто он такой. Как и контингент охранников Кеннеди, люди возле Гутьерэса все были в просторных плащах, не смотря на флоридскую жару. Кадр длился всего лишь миг, а дальше камера переключилась на Кеннеди, как он, не переставая махать рукой и сиять улыбкой, отъезжает в открытой машине, которая оставляет его таким чувственным.

Вновь Хантли, теперь его угловатое, жесткое лицо смущалось в улыбке.

— Этот день, Дэвид, имел также и забавную составляющую. Когда президент входил в бальный зал отеля «Интернешенелл», где его речь ожидали члены Торговой палаты Тампы… а впрочем, лучше послушай сам.

Вновь кинорепортаж. Приветствуя взмахами руки аудиторию, входит Кеннеди, и вдруг какой-то старик в тирольской шляпе и кожаных шортах вжаривает на большом аккордеоне «Слава командиру»[648]. Президент на мгновение приходит в смущение, а потом поднимает вверх обе руки в смешном жесте «святой бес». Я впервые увидел его таким, каким я уже привык видеть Освальда, — реальным человеком. В том, как он на мгновение застыл, и в следующем его жесте я увидел кое-что даже красивее, чем просто чувство юмора: восприятие абсурда как неотъемлемой части жизни.

Дэвид Бринкли тоже улыбался.

— Если Кеннеди переизберут, возможно, того джентльмена пригласят сыграть на инаугурационном бале. И вместо «Слава командиру» польку «Пивная бочка»[649]… А тем временем в Женеве…

Я выключил телевизор, вернулся на диван и открыл заметки Эла. Листая тетрадь до заключительных страниц, я все еще видел это волнение президента. И его улыбку. Чувство юмора; ощущение абсурда. У мужчины в окне на шестом этаже Книгохранилища не было ни того, ни другого. Освальд доказывал это все время, а такому человеку нельзя изменять историю.