Подонки! Однозначно - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

не менее чем крейсер «Аврора». Он заинтересовал Седова куда больше, чем смазливые его обитательницы. Хотя, если парочка останется, когда институт съедет, почему бы и нет.

Как только станет вождём партии, жизнь в квартире будет несколько не по чину. Тем более в этом доме, как по всей линии Василевского острова, квартиры обносились ворами с удручающейся регулярностью, и если бы не матросский пост, его жилище точно не миновала бы чаша сия. Большой особняк, лучше — дворец, куда более устраивал. Смольный — вообще за счастье! Но в прошлой версии истории питомник сладких девочек съехал из Петрограда много позже… Значит, ускорим.

К его появлению там царил переполох, морячки уже успели посетить женское гнездовье, матроны-воспитательницы по всему зданию искали пару воспитанниц — то ли попрятались от страха, то ли уехали против воли в Кронштадт. Мерзко, но для пользы дела благоприятствовало.

Успокаивая встречных демонстрацией мандата Петросовета, Седов благополучно добрался до кабинета Голициной, начальницы института. Вера Васильевна отчаянно что-то кричала в трубку телефонического аппарата, надеясь найти хоть какую-то защиту и сочувствие у человека на том конце провода, судя по всему — тщетно. От полиции в Петрограде остались ошмётки, разрозненные отряды милиции больше предоставляли оснований для беспокойства, нежели защиты, прислать сюда военный патруль из какого-либо разагитированного и разложенного большевиками полка гарнизона равнялось повторному визиту балтфлотцев. Чекисты из ВЧСК занимались допросами царской семьи и министров, что им какие-то девушки?

Княгиня, дама глубоко за 60, встретила Седова словно путник, страждущий от жажды в пустыне, цистерну с холодной газировкой, уповая, что хоть один представитель власти откликнулся на её молитвы.

— Увы, сударыня. Обстоятельства таковы, что Петроград — самый небезопасный город России для приличных барышень. Пока не улягутся выступления черни и восстановим порядок, вам надлежит собрать девушек и отправиться как можно дальше. Лучше — в какую-то поволжскую губернию, на тысячи вёрст от революции и германского фронта, где нравы царят прежние, и никому даже в голову не придёт растлевать ваших голубок.

Старушка сникла, потухла.

— Это официальное мнение Петросовета?

— К моему большому сожалению.

— Я только что говорила с канцелярией князя Львова! Он тоже ничем не взялся помочь.

— Увы, сударыня, в нашем одичавшем мире нет отныне никаких князей. Временное правительство постановило учредить на месте Российской империи республику. Так что и вы, княгиня, и Львов, и я — ординарные граждане Российской республики. Городские обыватели, так сказать. Уезжайте!

— Но куда… И средств у меня таких нет — купить девочкам билеты, перевезти имущество.

— Я подниму вопрос в Петросовете. О какой сумме вы говорите?

— Тридцать тысяч, сударь. На первое время, — быстро сориентировалась дама.

Вообще, в денежном отношении россияне 1917 года ориентировались моментально. Те же ревельские банкиры, потеряв миллион, не мудрствуя лукаво, объявили о пропаже полутора.

— Тридцать не обещаю, — внутри себя Седов возликовал, речь шла о совершенно доступных ему суммах. Выгонять женщин и девиц штыками, пусть даже «во имя революции» ему не улыбалось. — Но обещаю помочь, даже не из казны Петросовета. Завтра, 19 мая, жду от вас решения — когда и куда отправитесь.

Смольный прекрасно сгодится для учредительного съезда, но вот беда –одному Седову до образования партии такой дворец не удержать. То есть придётся пустить сюда большевиков, партнёров-конкурентов, чей предводитель команчей считает Седова мерзавцем… Жизнь порой заставляет идти на странные шаги.

До вечера он успел повидаться с Ильичом и предложить ему гешефт по Смольному из расчёта фифти-фифти. Скинуться по 20 тысяч. Ленинские отдал бы Голициной, свои достал бы из кармана… но воздержался, огорчив княгиню, что больше двадцатки не выделено.

Ленин загорелся идеей, ибо занимаемый большевиками особняк Кшесинской — сущий шалаш по сравнению со Смольным, слишком мал для штаб-квартиры революционной партии. Но сразу согласия не дал, включив режим «бедного еврея», жалующегося на недостаток денег.

Меж тем, как узнал Седов, их партия неплохо зарабатывала на контрабанде водки в Финляндию. Княжество, пока ещё не отделённое от России, имело на границе таможню и полицейскую стражу, у всех въезжавших проверяли документы и груз. Спиртное облагалось поборами. Но граница отнюдь не представляла из себя Берлинскую стену, подводы, груженные ящиками с водкой, благополучно объезжали посты. Вообще, Финляндия к началу лета 1917 года была почти заграницей, сюда стекались опасавшиеся ареста в России, местная полиция не торопилась преследовать беглецов. Преступности и беспорядков меньше, оттого в Гельсингфорс тянулись зажиточные любители спокойной жизни и богема. В нескольких десятках вёрст от российской столицы начиналась совсем другая, европеизированная жизнь. На чём большевики и строили бизнес. Конечно, «ради блага мировой революции».

Седов, о мировой революции не помышлявший, зато мечтающий «Великую Октябрьскую Социалистическую» спустить в унитаз, прикатил на Путиловский к окончанию рабочего дня для офисного планктона и пригласил Евдокию Фёдоровну в ресторацию «Англетера». Та смутилась отчаянно: не одета для подобного случая. И вообще не имела в гардеробе пристойных вещей, чем стала похожа на сотни женщин, встреченных в прошлой жизни: «мне нечего надеть!», что в переводе с женского на общечеловеческий означает: «мужчина, срочно купи мне что-нибудь дорогое-новенькое».

— Ничего, товарищ Евдокия. Ты же — социалист-революционер в стране победившей революции. Покажем буржуям, что ровно так же имеем право вкусно кушать и веселиться!

Сам он тоже не обзавёлся приличествующим подобным местам смокингом или фраком, рассекал во френче, галифе и в сапогах. Плевать!

Швейцар на входе открыл рот для отповеди, подусники затряслись от возмущения… Но что он мог сказать против пары вооружённых революционных матросов? Не ровен час, снимет «бонбу» с ремня и швырнёт в зал! Третий моряк остался сторожить авто под честное слово, что его сменят.

Нашлись свободные столики, матросы заняли отдельный. Официант с полотенчиком, перекинутым через руку, что-то мямлил, потом подошёл прилизанный хлыщ полуначальственного вида и тоже начал юлить с вопросительной интонацией. Седов, понимая их опасения, показал пачку ассигнаций, отделил двадцатку и дал вперёд, заверив, что рассчитается сполна за оба столика. Ресторанские оттаяли, человек принял заказ — четвергово-рыбный для господ с белым сухим вином. Для братишек мясо-картоху-водку.

— Благодарствуем! — крикнул один из них. — Эх, ещё бы ваша дама парочку подружек пригласила…

Раскатали губу!

Хоть в приличных местах полагается не спешить, Седова со спутницей и моряков обслужили до неприличия быстро. Ева аккуратно кушала, не готовая к изобилию приборов. Конечно, она умела управляться ножом и вилкой, но не тремя ножами и полудюжиной вилок! Стеснялась, пока не выпила.

Седову ресторанная обстановка напомнила фильмы про НЭП. Возможно, в эпоху