Прорыв выживших - Алексей Михайлович Махров

его голосе впервые появились нотки чего-то, кроме высокомерия. — Вы победили в этом маленьком бою. Поздравляю. Это ничего не изменит.

— Изменит, капля камень точит! — парировал я. — Расскажите мне о Панцергруппе Клейста. Где сейчас ваши основные силы?

Шмидт усмехнулся — сухо, беззвучно.

— Вы думаете, я вам это расскажу? Вы можете меня расстрелять…

— Расстрелять? — я тоже смехнулся. — Вы рассчитываете так легко отделаться?

— Вы угрожаете мне… пытками? — приподнял бровь полковник. — Это недостойно цивилизованного человека!

— Вы не в Европе, херр оберст, здесь совсем другая война! — припечатал я. — Думаю, вы умный человек, и не захотите, чтобы финал вашей жизни стал весьма… неприятным?

Он помолчал, изучая мое лицо. Казалось, он что-то вычислял, взвешивал. Вряд ли угрозы физического насилия его напугали.

— Основные силы… — наконец начал он, растягивая гласные сильнее обычного, будто давая себе время на обдумывание. — Основные силы группы переправляются… Или уже переправились. На левый берег Днепра. Там сейчас… жарко.

Он сделал паузу, посмотрел в окно, на проходивших мимо наших бойцов.

— Генерал Маслов… ваш генерал… он оказался крепким орешком. Он контратакует. Постоянно. Его танки, его пехота… они бьют нас по головам на плацдармах. Мы закрепились у Черкасс, у Кременчуга… но это дорого стоит. Очень дорого. Каждый день… тысячи убитых с обеих сторон. Река красная от крови… — он замолчал, и в его глазах на мгновение мелькнула то ли усталость, то ли что-то еще, тщательно скрываемое.

Он говорил долго, обстоятельно, временами сбиваясь на какие-то технические детали, которые я едва успевал улавливать. Он рисовал картину грандиозной битвы за днепровские плацдармы, где наши войска, вопреки всему, не просто держались, а яростно контратаковали. Его рассказ был полон скрытого, непроизвольного уважения к стойкости генерала Маслова и его солдат.

— А на этом берегу? — спросил я. — Что на этом берегу?

— На этом? — он махнул рукой, и этот жест был полон презрения. — Тыловики. Те, кого вы так легко… разбили. Основная борьба теперь там. — Он кивнул куда-то на восток. — Там решается судьба кампании. На левом берегу.

— Расскажите о снабжении ударных частей!

Полковник Шмидт снова пустился в пространные объяснения. Когда он закончил, в горнице повисла тишина. Я перевел дух, пытаясь осмыслить услышанное. Это была ценнейшая информация — в полосе наступления «группы Глеймана» находились ремонтные службы, склады боеприпасов и ГСМ. И Шмидт только что подробно рассказал, кто и где находится. И что самое интересное — всё это многочисленное и дорогое «хозяйство» прикрывают разрозненные охранные подразделения. Если мы пройдемся по немецкому тылу, как ураган, основные силы «Панцергруппы» Клейста останутся без патронов, снарядов и топлива! Прадед был абсолютно прав, планируя прорыв не по прямому и самому короткому пути на восток, а на юго-восток, чтобы лишить снабжения и отрезать ударные части немцев, завязшие в боях на плацдармах. Если план «выгорит», для танкистов Клейста наступит катастрофа — переправиться обратно на правый берег Днепра под ударами Красной Армии они не смогут.

И вдруг Шмидт снова поднял на меня свой ледяной взгляд. Но теперь в нем горел совсем другой огонь — огонь ненависти и презрения.

— А теперь скажите мне… — прошипел он, и его голос стал низким, ядовитым. — Скажите мне, как вы, немецкий офицер, могли пойти на это? Как вы могли надеть эти… обноски и начать служить этим… недочеловекам?

Я замер, не понимая.

— О чем вы, герр оберст?

— Не притворяйтесь! — его голос сорвался, впервые за весь разговор потеряв свое аристократическое спокойствие. — Ваш немецкий! Ваши манеры! Вы — один из нас! Вы — немец! И вы — предатель! Как вы могли продаться этим варварам⁈

Я смотрел на него — на его искаженное ненавистью лицо, на его сжатые кулаки. И вдруг до меня дошло. Он всерьез считал меня своим. Немцем, перешедшим на сторону русских. В его картине мира, где все было расставлено по своим местам — высшая раса и недочеловеки, — мое безупречное владение языком и поведение просто не оставляли других вариантов.

Я медленно покачал головой. Гнев, который сначала зародился где-то глубоко внутри, вдруг уступил место странной, леденящей жалости.

— Нет, херр оберст, — тихо сказал я. — Вы ошибаетесь. Я не немец. Я русский. Родился и вырос в Советской России. И воюю за свою землю.

Он смотрел на меня несколько секунд, не мигая. Его лицо стало абсолютно пустым, будто из него вынули всю душу. Все его представления о мире, все его уверенность в превосходстве — все это в одно мгновение рухнуло под тяжестью этих простых слов. Он не сказал больше ничего. Он просто отвернулся и уставился в стену, в то же самое место, куда смотрел, когда мы вошли. Но теперь его прямая, гордая спина сгорбилась, а в его позе читалось что-то бесконечно сломленное.

Я посмотрел на Ерке. Тот молча кивнул, и мы вышли из избы, оставив пленного полковника наедине с его крахом. На улице по-прежнему пахло дымом и смертью. Я сделал глубокий вдох, пытаясь очистить лёгкие от сладковатого запаха горелого мяса, что витал в воздухе. Солнце начало клониться к западу, тени от почерневших срубов и покорёженной техники удлинились, но припекало по-прежнему.

Прямо перед крыльцом, облокотившись на капот своего внедорожника, нас встретил сам полковник Глейман. Он курил, слегка ссутулившись, сунув левую руку в карман галифе. Его усталые глаза внимательно следили за нами. Рядом стоял его заместитель — бригадный комиссар Попель, держа раскрытую карту.

— Ну что, орлы? — голос Глеймана был хриплым от усталости и табачного дыма, но в нём чувствовалось напряжённое ожидание. — Раскололи оберста?

Ерке, щурясь на солнце, молча кивнул в мою сторону. Я выпрямился, хотел по привычке отдать честь, но вспомнил, что на мне отсутствует головной убор, и замялся. Полковник, увидев мое смущение, лишь махнул рукой, давая понять, что церемонии излишни.

— Так точно, товарищ полковник. Пленный дал показания. Обстоятельные.

— Я слушаю, сынок. — Глейман отбросил окурок, который описал в воздухе тусклую красную дугу и угас в серой пыли. — Излагай, пока память свежа.

Я начал докладывать, стараясь говорить чётко и обстоятельно. Слова лились сами собой — картина, нарисованная Шмидтом, была настолько ясной и детальной, что казалось, я вижу её перед глазами. Переправа основных сил Клейста через Днепр, ожесточённые бои на плацдармах, яростные контратаки генерала Маслова, река, красная от крови…