Прорыв выживших - Алексей Михайлович Махров

учебнику тактики. Танки и пехота действовали в тесной связке, прикрывая друг друга. Немцев вынесли в одну калитку. Минимальные потери, максимальный эффект.

— Согласен, — Гайдар достал из кармана гимнастерки потрепанный блокнот и карандаш. — Молодцы ребята. Командование умелое. А теперь, друг, расскажи-ка мне про свое дело. Про вчерашнюю ночь. Как это вам удалось устроить такой фейерверк?

— Да чего там рассказывать, Аркадий Петрович, — я пожал плечами. — Сделали дело и всё. Выполнили приказ.

— Игорь, не скромничай, — мягко, но настойчиво сказал Гайдар. — Такие дела в историю войдут. Надо зафиксировать для потомков.

И он начал задавать вопросы. Вопросы точные, детальные, выверенные — видна была рука не только писателя, но и опытного особиста. Он выспрашивал все: как мы нашли аэродром, как прошли через немецкие посты, как обозначили цель, как уходили. Я рассказывал, и к нам на каком-то этапе подключились Валуев, и Альбиков с Алькортой, внося свои поправки и дополнения. Гайдар внимательно слушал, лишь изредка уточняя детали, и его карандаш быстро бегал по страницам блокнота, оставляя за собой ровные строчки своего рода стенографии.

— Аркадий Петрович, а зачем так подробно? — не выдержал я наконец. — Для отчета в особый отдел?

Гайдар на мгновение поднял на меня глаза, и в них мелькнула та самая, знакомая по его довоенным фотографиям, озорная искорка.

— Отчет — это само собой. Но это, Игорь, для истории. И для «Комсомолки». Вот выберемся мы из окружения, выйдем к своим — а у меня уже два десятка готовых очерков будет. Про танкистов, про пехоту, про летчиков. И про вас, орлы, целая сага. Чтобы люди знали, как их сыновья, братья и мужья врага бьют.

Его слова висели в воздухе, такие простые и такие весомые, когда сзади послышался нарастающий треск мотоциклетного мотора. По обочине, ловко лавируя между грузовиками и группами пехотинцев, к нам подкатил трофейный немецкий «БМВ» с коляской. За рулем сидел лейтенант Вадим Ерке — высокий, худощавый, с лицом аскета и цепкими, всевидящими глазами кадрового разведчика. Он заглушил мотор, снял очки-консервы, смахнул со лба дорожную пыль.

— Товарищ комиссар, доброе утро! — кивнул он Гайдару, а затем взгляд его уперся в меня. — Игорь, очень кстати. Собирался тебя искать. В Новомихайловке пленного взяли. Судя по документам — оберст, начальник какого-то тылового управления. Говорит вроде бы на немецком, только с каким-то акцентом — из наших его никто понять не может. Разобрали лишь имя, звание и личный номер. Полковник Глейман сказал, что ты в их языке хорошо разбираешься. Поможешь?

— Помогу, конечно, — кивнул я.

— Сержант, отпустишь своего бойца? — Ерке повернулся к Валуеву.

— Дело важное, езжай, пионер! — Валуев хлопнул меня по плечу. — Аж целый немецкий полковник — редкая, ценная добыча. Важна каждая крупица информации о противнике. Не подведи, Игорь, расколи гада до самого донышка!

— Постараюсь, Петя, — я уже направился к мотоциклу и забрался в коляску на жесткое неудобное сиденье. — Поехали, Вадим.

«БМВ» рыкнул и рванул с места, заставляя меня схватиться за поручень. Мы понеслись вдоль колонны. Мимо нас проплывали лица бойцов — усталые, запыленные, но с искрой решимости в глазах. Вскоре впереди показалась захваченная (или освобожденная?) деревня Новомихайловка. Здесь, вблизи, картина разрушения предстала передо мной во всей своей неприглядной «красоте»: довольно большое, не менее сотни домов, поселение, было убито. Крыши большинства хат сгорели, обнажив почерневшие стропила. Стены домов были иссечены осколками и пулями, будто оспой. Кое-где еще горели пожары, распространяя тяжелый, сладковатый запах подгоревшего мяса. Белая церквушка в центре лишилась своего купола и части фасада.

Красноармейцы, еще не остывшие от боя, занимались своей тяжелой работой: перевязывали раненых прямо на обочине, на расстеленных плащ-палатках, выносили из-за домов тела павших товарищей. В центре деревенской площади, у покосившегося колодезного «журавля», уже лежал ровный ряд тел, накрытых серыми шинелями. Вроде бы немного, три десятка, но я сглотнул горький комок в горле. Цена даже самой успешной атаки всегда была одной и той же — жизни наших людей.

Другие бойцы занимались пленными. Несколько десятков немцев в грязной, порванной форме, с пустыми, потухшими глазами, сидели у стены большого сарая под присмотром двух пулеметных расчётов. В одном месте я заметил, как «гансов» выкуривают из погреба, куда они попрятались во время боя.

И повсюду валялось трофейное оружие — винтовки «Маузера», пулеметы «МГ-34» на сломанных станках, ящики с патронами, брошенные стальные каски.

— Вон там, в той избе, что с зелеными ставнями, — Ерке ткнул пальцем в один из немногих уцелевших домов. — Его там держат. Пойдем.

Мы вошли в сени, пахнущие кислой капустой и керосином. В горнице, у большого стола, на табуретке сидел человек. Возле него, с автоматом на груди, стоял молодой, хмурый красноармеец.

Пленный был невысок, полноват, но форма на нем, даже сейчас, после боя и пленения, была довольно чиста и опрятна. Его фуражка с высоким тульем лежала на столе рядом. Лицо — с парой мазков сажи на лбу, с пухлыми щеками, длинным носом и плотно сжатыми губами — выражало не страх, а скорее холодную, надменную усталость. На его витых погончиках красовались две золотистых звезды — знаки различия полковника. Он сидел неестественно прямо, положив руки на колени, и смотрел куда-то в стену перед собой, словно не замечая нашего присутствия.

— Herr Oberst, — тихо сказал я, делая шаг вперед.

Он медленно, очень медленно повернул голову. Его глаза, карие, но не теплые, а ледяные, остановились на мне. В них не было ни капли эмоций.

— Mein Name ist Werner Schmidt, — произнес он тихим голосом, сильно растягивая гласные и глотая окончания слов, как мекленбуржец — неудивительно, что никто из наших его не понял, уроженцев Мекленбурга не все «коренные» немцы понимают. — Oberst. Chef des Nachschubdienstes der Panzergruppe Kleist. Meine Personalnummer ist…

— Не надо официоза, херр оберст, — перебил я его. — Ваша имя, звание и должность мы уже услышали. Я здесь, чтобы поговорить с вами.

Шмидт внимательно посмотрел на меня, и в его взгляде промелькнуло легкое удивление. Мой немецкий был слишком беглым и естественным для русского, но выглядел я при этом весьма странно, для привыкшего к порядку немецкого военного: вместо униформы установленного образца — грязный и потертый на коленках маскировочный комбинезон, на ремне трофейный нож и кобура с «Парабеллумом».

— О чем мы можем говорить? — спросил он, и в