Человек за бортом - София Цой

тканями с позументной вышивкой. У некоторых даже были открыты плечи. Мужчин же черный дресс-код слил в единую массу. Казалось, публика собралась на чьи-то пышные похороны. Лишь некоторые выделялись цветными галстуками, да у нескольких джентльменов спины сюртуков были украшены крупными изображениями пауков. «Должно быть, те самые Пауки, о которых упоминала Винсента», – подумала я и поежилась, чувствуя их пристальные взгляды. «Это все темно-синий костюм», – повторяла я про себя, все отчаяннее высматривая карету Ричмондов.

И она появилась. Обитые синим бархатом дверцы раскрылись, и на движущийся тротуар ступил Элиот Ричмонд в белом шарфе, накинутом поверх синего пальто. Изящным жестом он поправил волосы, перекинув их на правое плечо. Все взгляды были прикованы к нему. Все замерло, даже дым от многочисленных сигар. Только я, совершенно растерявшись, развернулась на сто восемьдесят градусов и со всех ног кинулась в павильон.

Круглый просторный зал с массивными шестиметровыми колоннами и огромным куполом, изображающим звездное небо, давал прекрасную возможность затеряться среди людей. Приглушенный свет шандельеров смешивал все темные цвета воедино, и мой фрак в нем тоже стал почти черным. Я оставила пальто в гардеробной и осмотрела помещение: три портала, не считая того, в который я вошла. Над каждым – гербовые щиты в окружении классической лепнины. Ансамбль был везде одинаковый: крест, паук, уже знакомый окрыленный якорь… И глаз в треугольнике над главным порталом.

Убранство было в темных тонах: черные портьеры закрывали стены меж колонн, черные скатерти покрывали столы, на них красовались толстые багровые осьминоги, мидии, пиалы с черными оливками и диким рисом. На продолговатых тарелках покоился синий виноград. Бархатными водопадами струились фондю из темного шоколада. Официанты в черном, как на подбор высокие и длинноволосые, кружили между гостей, предлагая напитки. Все напитки тоже были темными: чай «Эрл Грей», эспрессо, ром и красное вино. Я выбрала последнее, и тревога немного утихла.

Перед глазами поплыли воспоминания: вот я, еще гимназистка, любуюсь портретом Элиота Ричмонда на первой полосе L’Aurore: «Юный гений, ангел музыки». Вот я уже сама пишу в Le Petit Parisien заметку о его гастролях. Вот вижу его воочию в его загородном поместье. А сейчас… я никак не могу прийти в себя. «О чем мне с ним говорить? Как держаться? Как вести беседу с таким виртуозом, если с музыкой меня связывает лишь дикое желание, чтобы на меня с неба свалился рояль? Пошутить, что у меня не жизнь, а симфония досады?»

Нарядные женщины и мужчины заполняли зал. Оркестр настраивал инструменты. Казалось, самый воздух, теплые сквозняки, позванивающие фужерами, играли мне марш под названием «Ты не из этого мира». На глаза навернулись слезы, кончик носа покраснел – как бы сейчас рассердилась Люсиль, так старательно его пудрившая! Вдруг раздался громкий треск фотовспышки – и пространство передо мной заволокло дымное облако. Когда оно рассеялось, я увидела его.

Элиот Ричмонд, в темно-синем, как у меня, костюме-тройке, стоял под главным порталом среди потока прибывающих гостей. Он держал руки за спиной и оглядывал зал, будто искал… меня? Иначе почему он приближается? Взгляд лихорадочно впитывал детали: подобранные синей лентой волосы, высокий белый воротник, золотая часовая цепочка уходит в карман жилета… И горячий след невесомого поцелуя на моей руке.

– Здравствуйте, Софи, – улыбнулся он. – Вас невозможно не заметить.

Он легонько коснулся моего фужера своим, тоже с красным вином, и сделал глоток.

– О, вы тоже не в черном, – проговорила я.

– Считаю, что беспрекословно соблюдать дресс-код – это раболепие, – кивнул Элиот, окидывая зал снисходительным взглядом.

– Мне стало легче. А то уважаемые господа в черном у входа бросали на мой синий костюм очень неоднозначные взгляды.

Элиот опустил глаза, а потом растянул губы в улыбке:

– Думаю, их притягивал далеко не цвет.

– А что же?

– Ваш наряд восхитителен. Особенно шляпа.

– О боже, моя огромная шляпа! В гардеробной еле место ей нашли.

Беседуя, мы прошлись от восточного портала к центру зала и встали ровно под куполом. Элиот учтиво здоровался направо и налево, представляя меня собеседникам как «талантливого журналиста» и «надежного друга Лиги Компаса». И надо было видеть, как менялись выражения лиц после такого представления.

Когда нас оставляли наедине, он вполголоса, склонившись к моему уху и почти касаясь его губами, посвящал меня в тайны символов, скрытых в одежде и украшениях других гостей.

– Приглядитесь, Софи: у той группы, единственной в зале, белые перчатки. А их цилиндры на три сантиметра выше прочих. Это иллюзионисты.

Подобные мелкие детали отличали почти всех гостей. Броши, моносерьги, цветные перчатки или шарфы разделяли людей на группы. У южного портала, рядом со статуями Арахны, Артемиды и Мойр, беседовала компания мужчин в черном с вышитыми пауками на спинах.

– Это жандармерия Парижа, – объяснил Элиот. – Их общество устроено по примеру Лиги Компаса. Один из Капитанов некогда разочаровался в море и сошел на сушу, и так уж получилось, что это было в Париже.

– Значит, они ваши коллеги?

Элиот глотнул из бокала.

– Мы с ними на короткой ноге, но в последнее время они игнорируют наши просьбы.

– И что вы с этим будете делать, мсье Ричмонд?

– Элиот, – мягкая улыбка тронула уголки его губ.

Я неловко убрала волосы за ухо и выдавила ответную улыбку:

– Элиот. Так лучше?

– Так очень хорошо. Кстати, красивые перчатки.

От звуков его тихого низкого голоса в груди у меня потеплело.

Мы продолжали беседовать, угощаться напитками и в шутку делали ставки, насколько сильно опоздает Освальд. Обсуждали прерафаэлитов и русских классиков. Оказалось, мы даже в одно и то же время посещали лекции русского философа Владимира Соловьева, а гностик Ричард Смоули был другом семьи Элиота. Невольно мы также подслушивали разговоры других – мое внимание привлекла пара по соседству: высокий усатый мужчина и светловолосая молодая женщина в черном муслиновом платье. Она упрямо склонила голову, а ее кавалер негромко, но настойчиво вещал:

– Ты всего лишь жертва этой новой гнилой моды. Книга в руках тебе подобных приводит к бедствиям – этим маршам против мужчин, которые умнее вас и хотят только лучшего, прости Господи. Молчи, не возражай! Какая может быть дискуссия с женщиной? Вы неспособны мыслить рационально!

– Должно быть, преподаватель философии, – буркнула я себе под нос.

Элиот прыснул со смеху, и пара обернулась, а с ними еще несколько человек. Я поджала губы. Элиот изящно приподнял руку, извиняясь, а когда все наконец отвели взгляд, прочистил горло и покосился на меня:

– А вы хулиганка.

Я театрально удивилась:

– И в мыслях не было хулиганить. Можете проверить.

– Как же? Не могу ведь я влезть в ваши мысли.

Я взглянула на него в упор.

– Вы и без того уже в них, Элиот.

Он медленно моргнул и опустил глаза. Думаю, прежде никто не был с ним настолько прямодушен. Возможно, я перешла черту, но не жалела об этом.

Время близилось к семи. Прозвенел звонок, и публика начала стекаться к центру зала. К нам подошел странный, зловещий господин, представившийся инспектором Алекси Левантом, спросил о Валентине, а затем, раскланявшись, удалился. Под входной аркой он медленно раскрыл зонт… и наступил хаос.

5

Софи Мельес

Когда одетые в синее врачи Лиги Компаса уложили Элиота на носилки, мадам Ричмонд кивнула Освальду, чтобы он шел с ними, и он покорно встал, отряхивая костюм.

Из моей груди рвалось: «Что с Элиотом? Пустите меня к нему!» – но я знала, что так нельзя. Позвали только Освальда, и это без слов подтверждало незаконность моего присутствия. Я молчала. Прежде чем уйти, Освальд растерянно повернулся ко мне, будто пытаясь подобрать слова.

– Поезжайте, – прошептала я одними губами.

– Но вы… не ушиблись?.. Может… я попрошу…

– Не нужно, Освальд. Не хватало только, чтобы у вас или мсье Лаферсона были проблемы. Езжайте.

Освальд почесал взъерошенную голову, потер щетину на подбородке.

– Мне неловко вас здесь оставлять.

– Я же говорю вам,