Скопа Московская (СИ) - Борис Владимирович Сапожников

— Чего надобно? — не сказала, каркнула Екатерина. — Говори, зачем пришёл, и поди прочь.

— А может я за жизнью твоей пришёл, Скуратовна, — заявил я. — Ты меня убить хотела, да не смогла, значит, по закону жизнь твоя мне принадлежит.

— Нет такого закона, — выпалила княгиня.

— Есть, кума, есть, — покачал головой я. — Не царёв он, а Божий. По нему жизнь твоя, кума, мне принадлежит, и взять её я могу когда захочу.

— Так бери! — выкрикнула, пожалуй, громче, чем стоило бы, Екатерина. — Бери жизнь мою, изверг!

— В ад к сатане на свидание торопишься, Скуратовна? — усмехнулся я. — По батюшке соскучилась?

— Батюшка мой всё по приказу Грозного делал, не для себя, для государя старался.

— А ты, кума? Ради кого меня травить решила?

Она промолчала. Опустила взгляд.

— Грозный, может, и взял все грехи на себя, — кивнул я. — Да тебе-то никак не уберечься от мук пекельных.

— Да чего ты хочешь, княже⁈

Теперь надрыв в голосе княгини был настоящим, не наигранным. То, что мне нужно.

— Мне отмщенье, и Аз воздам, говорит Господь,[2] — ответил я. — Не стану я губить свою душу местью тебе, кума, и без того тяжела она от грехов. И ведь никто их на себя не возьмёт, как Грозный.

— Тогда зачем приходил? — в голосе её отчётливо слышались недоверие пополам с облегчением.

— Кроме Божьего закона, есть и древний, закон Земли нашей, — мрачно произнёс я, — и по нему возьму я одну жизнь у тебя за свою.

— Чью же? — прищурилась Скуратовна.

— Супруга твоего, князя Дмитрия, — уронил я. — Когда пришлю тебе весточку, поднеси ему чашу, чтобы отправился он к Господу на суд. Только уж без мучений.

Екатерина побледнела. Кровь отхлынула от её лица. И явно не от страха. Мало чего и кого боялась почти всесильная Скуратовна. Я почти кожей ощущал её гнев.

— Всё же и мою жизнь забрать хочешь, коршун, — снова не говорила, а прямо выплёвывала слова Екатерина.

— А ты думаешь царёв брат тебя бы пощадил? — спросил я, глядя ей прямо в глаза. — Вот приду я к царю, потребую суда над тобой, заступится за тебя Дмитрий? Или другую себе быстро найдёт, когда тебя по приказу царя насильно постригут в монашки или вовсе удавят.

Княгиня Екатерина знала ответ. Не было больше за её спиной зловещей отцовской тени, она во всём зависела от мужа, а по Москве уже ходили слухи о том, что именно она, Скуратовна, отравила меня. И любви народной это самому царю не добавило. Так что если я пойду к царю требовать суда, заступничества Дмитрия ей не дождаться. Екатерина отлично понимала это — неглупая же женщина.

— Вот то-то и оно, кума, — нарушил повисшую тишину я. — Моя ты теперь вся, что по Божьему закону, что по царёву. А весточки может и не будет вовсе. Ни к чему мне ни твоя жизнь, ни к царёва брата.

Я поднялся из-за стола, и Скуратовна встала следом.

— А квасок-то хорош у тебя, кума, — усмехнулся я на прощание. — На диво хорош.

Конечно же, я не отпил ни глотка.

[1]Рында (от др. — рус. «рыдель» или «рындель» — знаменосец) — оруженосец-телохранитель Великих князей Московских и русских царей XIV–XVII веков. Рынды сопровождали царя в походах и поездках. Во время дворцовых церемоний стояли в парадных одеждах по обе стороны трона с бердышами на плечах. Во время приёма иностранных послов, рынды стояли по обе стороны царского трона с маленькими топориками. Стоять по правую сторону считалось более почётным (отсюда местничество). Во время войны рынды повсюду безотлучно следовали за государем, нося за ним оружие

[2] Рим.12:19

Глава пятая

Тяжелый разговор

Сам отправиться в гости к царю я не мог. Пускай и князь, и родич его, но не мог заявиться к нему вот так запросто. Жизнь не кино, в семнадцатом веке (если считать привычным нам способом от Рождества Христова, а не от сотворения мира, как сейчас было принято на Руси) всё было прочно сковано цепями условностей и традиций, которые считались нерушимыми. Собственно, за такую вот поруху всего прежнего и поплатился самозванец, которого из-за причуд народ в конце концов и не признал истинным царём.

Поэтому я терпеливо ждал пока в ворота моей усадьбы постучится гонец от царя Василия с вызовом в Кремль пред светлы очи государя. Конечно, это был риск. Тот же самый гонец мог привезти мне весть об опале и царёв приказ удалиться в вотчину. И я сознательно на этот риск шёл, потому что иного выбора не было. Я должен попасть в войска, должен вести их к Смоленску, где упрямый воевода Шеин держит оборону против армии Жигимонта Польского. Эти мысли, конечно, остались от прежнего князя Скопина-Шуйского, но и мне теперь было неспокойно в Москве, несмотря даже на разговор с княгиней Екатериной. Она и так вряд ли стала бы травить меня снова, так что опасности не представляла, а вот её супруг, царёв брат Дмитрий, наоборот. И чтобы справиться с ним мне обязательно надо переговорить с дядей Василием. Но тот по обыкновению тянул с решением, не вызывая меня к себе и не присылая опалу.

Не вызывали радости и новости из можайского лагеря, где стояла армия. Сомме вернулся туда, снова начав обучать людей войне на европейский манер. Он говорил что-то о трудах Морица и Вильгельма Оранских из далёких Нидерландов, которые били непобедимую прежде испанскую армию, славную своими терциями. До ранения полковник со своими унтерами уже начинал такое обучение, но теперь всё пошло насмарку и приходилось начинать сначала. К тому же он постоянно сталкивался с откровенным саботажем. Рекрутов для пикинерских рот брали из посошной рати — небоевого ополчения, главной задачей которого было рытьё и строительство укреплений. На неё во многом опирался князь Скопин-Шуйский в своих сражениях, буквально перерывая местность и застраивая её засеками и крепостцами, где держали оборону стрельцы и наёмники. Однако теперь платить им приходилось, как солдатам, что увеличивало и без того огромные расходы на армию. И это, конечно же, не нравилось царю и приказу Большой казны, в которой было не так уж и много денег.

— Людей Сомме не дают, — говаривал нередко наезжавший из можайского лагеря ко мне в гости Делагарди, — а те, что есть, ленивы и глупы. Их и к лопате приставить страшно. Он с унтерами бьётся как лев, но чудес творить не обучен. Да и времени мало. Это у разлюбезных его Оранских времени, денег и людей было сколько