Опричник - Геннадий Борчанинов

же буквами, что создавало огромную путаницу, особенно для меня, и если к римской записи я относился как-то ещё более-менее спокойно, то русская выглядела натуральным шифром, и самые элементарные операции вроде сложения, вычитания или умножения становились настоящим испытанием.

Успел сделать и то, и другое, прежде, чем меня снова призвал к себе Иоанн. И обе брошюрки захватил с собой, надеясь показать их царю.

Государев рында проводил меня к неприметной двери где-то на верхнем этаже. Иоанн Васильевич ждал внутри, перебирая чётки. На меня он покосился недобро, даже недовольно.

— Здравствуй, государь, — поклонился я.

— Телом я здравствую… А вот душа моя погибла, — проворчал он вместо приветствия.

Я промолчал, не зная, что на это ответить. Лично я в убийстве предателей ничего зазорного и греховного не видел, но спорить с царём в данный момент лучше не стоит.

— Молчишь… Правильно, не говори ничего, ты уже всё сказал, что должен был… — вздохнул Иоанн. — Поручение для тебя есть. Как ты и хотел, тайное.

А как же ещё-то. Иначе он бы меня и не вызвал. У меня вообще складывалось впечатление, что он сильно жалеет о том, что согласился на мою затею с казнью Сильвестра, и теперь я не то что в опале, но в немилости точно.

— Слушаю, государь, — сказал я.

Он помолчал, перебирая простые деревянные чётки с таким же простым деревянным крестом.

— Ты же из суздальских? — спросил он.

— Да, государь, — кивнул я. — От Суздаля повёрстан.

— Вот заодно родных повидаешь, всё одно в той стороне, — хмыкнул он.

Письма можно было и не писать.

— Поезжай в Казань, — сказал царь, протягивая мне запечатанное письмо. — Для всех — письмо повезёшь, воеводе, Воротынскому. На деле же — сказку составишь. Ведомо мне, что к бунту их кто-то склонять начал. Опять. По-татарски разумеешь?

— Нет, государь, — сказал я. — Только лаяться.

— Плохо, — проворчал он. — Толмач понадобится.

— Найду. Холоп мой разумеет вроде бы, — сказал я.

— Верный холоп-то? — спросил он.

— Дядька, сызмальства рядом, — сказал я.

— Значит, верный… — хмыкнул царь. — Если так, то ладно. На рожон только не лезь, понятно? Зачинщиков выясни, а остальное уже пусть Воротынский делает.

— Понял, государь, — сказал я.

— Вот, возьми, — Иоанн положил на стол кошель с монетами. — На дорожные расходы.

Я кивнул, убрал кошель за пазуху. Вытащил рукописные брошюрки.

— Измыслил я, государь, как счёт упростить, — немного нервничая, произнёс я.

— Нешто абак хитрый какой соорудил? — хмыкнул он.

— Лучше, — сказал я.

Он взял пособие по арифметике, начал листать, хмуря брови.

— Мудрёно… — пробормотал он.

Для него наоборот, арабские цифры и позиционная система счисления были новыми и непривычными концептами. Видеть-то он их наверняка видел на иностранных документах, но всё равно был привычен к кириллице.

— Наоборот, государь, — сказал я.

— Мудрёно, — возразил он. — Но любопытно. Интересно, что Макарий скажет…

— И вот ещё… Азбука, — протянул я другую брошюру.

— Азбука? — не понял царь.

— Упрощённая. Один звук — одна буква, а не так, как сейчас, — сказал я.

Он полистал мою самопальную азбуку, всем видом показывая недоумение.

— И зачем это? — спросил он. — Чем нынешняя не угодила тебе?

— Переусложнена, да и греческих заимствований много, — ответил я.

— Вот это, — он помахал арифметикой. — Интересно. Может быть, даже полезно. А вот это, — он помахал азбукой. — Наоборот, только вред один. Да и церковь тебя за такую азбуку…

Вот про это я и позабыл. Церковь меня даже если и не отлучит, то ходу этой азбуке точно не даст. С дерьмом сожрут. Это же им придётся переписывать тысячи книг, переучиваться, а что хуже всего, лишит их привилегированного статуса. Сейчас именно церковь — самые образованные и грамотные люди в стране, и им очень не хочется терять это положение. Если с обучением дворян они ещё готовы мириться, то учить грамоте всех подряд они точно не станут. Такая вот закавыка.

— Воля твоя, государь, — сказал я. — Но если будет время, изучи, подумай. Преимуществ-то больше.

— Ступай, — проворчал он. — К Пасхе жду тебя тут, в Москве.

— Слушаюсь, — сказал я и вышел.

Путь до Казани неблизкий. Даже по рекам, а если заезжать в отцовскую вотчину, то и вовсе. А ведь там ещё и моё поместье, которое тоже хотелось бы навестить. Хотя бы взглянуть, чего мне царь отписал в своей милости.

Казань хоть и завоевали уже восемь лет как, татары сопротивлялись русской власти ещё долго. Пять лет русским воеводам приходилось гонять татар по территории бывшего ханства, и это тех, кто решил открыто выступить против Москвы. Тех, кто копил силы и тайно готовился к восстанию было ещё больше. Ещё и бывшие союзники Казани подбрасывали дровишек в этот огонь. Не говоря уже об османах, которым сильный сосед на севере вообще ни к чему.

Хотя лично я от своей опричной службы ожидал совсем другого. Что царь отправит меня выжигать боярские гнёзда, отбирать уделы, наказывать непокорных. Не самая честная работа, конечно, но всё же необходимая. Иоанн, однако, решил иначе. И уж если я нужен ему на востоке, то я отправлюсь на восток. За эчпочмаками.

Меня однако не покидало ощущение, что Иоанн нарочно отослал меня подальше, чтобы я не служил ему напоминанием о совершённой казни. С глаз долой — из сердца вон.

— Радуйся, дядька, дело для нас нашлось, — объявил я, распахивая дверь светлицы.

Леонтий широко улыбнулся, поднимаясь с лавки, на которой отлёживал бока.

— Какое? — спросил он.

— По-татарски разумеешь? — спросил я.

Он нахмурился.

— Ну… Лаяться могу, — сказал он.

— Плохо… Лаяться-то и я могу… — хмыкнул я. — В Казань едем.

— Ох, батюшки святы! — воскликнул он. — И зачем?

— А вот это тайна военная, — сказал я. — Никому её сказывать нельзя.

Дядька размашисто перекрестился, достал из-за шиворота крестик, поцеловал. Я ему доверял и так, но величину момента надо было обозначить.

— Татары бунт затевают, — сказал я.

— Что, опять? — нахмурился он.

— Вот нам велено выяснить, кто их на бунт супротив государя подбивает, — сказал я. — А дальше уже