Стивен Кинг - 11/22/63

– Я вернусь на следующий день после танцев, – предупредил я. – Приготовьте мои деньги.

Дочь рассмеялась и закурила.

– Разве не это сказала хористка архиепископу?

– Вас, часом, зовут не Марджори? – полюбопытствовал я.

Она застыла, держа сигарету перед собой, а дымок тонкой струйкой выходил между губ.

– Откуда вы знаете? – Она увидела выражение моего лица и рассмеялась. – Если на то пошло, я Ванда, приятель. Надеюсь, со ставкой у вас получится лучше, чем с угадыванием имен.

Шагая к своему автомобилю, я тоже на это надеялся.

Глава 25

Утром пятого августа я оставался с Сейди, пока ее не положили на каталку, чтобы увезти в операционную, где уже ждал доктор Эллертон с другими хирургами, которых хватило бы на баскетбольную команду. Глаза Сейди блестели от вколотого успокоительного.

– Пожелай мне удачи.

Я наклонился и поцеловал ее.

– Всей удачи этого мира.

Спустя три часа ее прикатили в палату – ту самую палату, с той самой картиной на стене, тем самым отвратительным низким унитазом, – крепко спящую и похрапывающую, со свежей повязкой на левой стороне лица. Ронда Макгинли, медсестра с плечами футболиста, позволила мне остаться, пока Сейди не очнется, пойдя на серьезное нарушение инструкций. В Стране прошлого часы посещений соблюдались строго. Исключение делалось лишь для того, к кому старшая медсестра проникалась теплыми чувствами.

– Как ты? – спросил я, взяв Сейди за руку.

– Все болит. И я сонная.

– Так поспи еще, дорогая.

– Может, в следующий раз... – слова оборвались мягким «х-з-з-з-з-з-з», глаза закрылись, но Сейди усилием воли открыла их вновь, – будет лучше. В твоем месте.

Она отключилась, а у меня появилась пища для размышлений.

Когда я подошел к сестринскому посту, Ронда сказала, что доктор Эллертон ждет меня в кафетерии.

– Мы оставим ее на эту ночь и, возможно, на завтрашний день, – сообщил он. – Меньше всего нам хочется, чтобы началось какое-нибудь заражение (позже, разумеется, я вспомнил об этом... вроде бы и забавно, но не так чтобы очень).

– Как все прошло?

– Как и ожидалось, но повреждения, нанесенные Клейтоном, очень серьезные. В зависимости от заживления вторую операцию мы назначим на ноябрь или декабрь. – Он закурил, затянулся, выпустил струю дыма. – У нас потрясающая хирургическая бригада, и мы делаем все, что можем... но есть пределы.

– Да, я знаю. – Но я знал и кое-что еще: больше операций не будет. Во всяком случае, здесь. В следующий раз, когда Сейди ляжет под нож, это будет совсем и не нож. Это будет лазер.

В моем месте.

Когда экономишь на мелочах, обычно это выходит боком. Я отказался от телефона в квартире на Нили-стрит, чтобы сократить расходы на восемь долларов в месяц, а теперь он мне понадобился. Но в четырех кварталах от моего дома находился небольшой магазинчик «У-Тоут-Эм». Телефонная будка стояла у двери радом с холодильным шкафом для колы. Номер де Мореншильдта я выписал на полоску бумаги. Бросил в щель дайм и позвонил.

– Резиденция де Мореншильдта, чем я могу вам помочь? – Это не Джин. Вероятно, служанка... И откуда у де Мореншильдтов такие деньги?

– Я хотел бы поговорить с Джорджем.

– Боюсь, он на работе, сэр.

Я достал ручку из нагрудного кармана.

– Вас не затруднит дать мне его телефон?

– Конечно, сэр. Си-Эйч-пять-шесть-три-два-три.

– Благодарю. – Я записал номер на тыльной стороне ладони.

– Могу я узнать, кто звонил, если вы не сможете с ним связаться, сэр?

Я повесил трубку. Меня вновь окутал холод. Этому я мог только порадоваться. Если мне когда и требовалась холодная ясность ума, так это сейчас.

Я бросил в щель другой дайм, и на этот раз секретарша сообщила мне, что я позвонил в «Сентрекс корпорейшн». Я сказал, что хочу поговорить с мистером де Мореншильдтом. Она, разумеется, пожелала знать, а зачем мне это нужно.

– Передайте, что речь пойдет о Жан-Клоде Дювалье и Ли Освальде. Передайте, что ему от этого разговора будет только польза.

– Ваше имя, сэр?

Паддентарю здесь не катило.

– Джон Леннон.

– Пожалуйста, подождите, мистер Леннон. Я посмотрю, свободен ли он.

Обошлось без музыкальной заставки, и я решил, что это скорее плюс, чем минус. Привалился к горячей стене и прочитал надпись на табличке: «ЕСЛИ ВЫ КУРИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ВКЛЮЧИТЕ ВЕНТИЛЯТОР». Я не курил, но включил вентилятор. Не помогло.

В ухе щелкнуло, достаточно громко, чтобы я поморщился.

– Соединяю, мистер Ди.

– Алло? – Веселый, громкий, хорошо поставленный актерский голос. – Алло? Мистер Леннон?

– Привет. Эта линия не прослушивается?

– Что вы?.. Разумеется, нет. Одну минуту. Я только закрою дверь.

Пауза. Потом голос вернулся.

– Так о чем речь?

– О Гаити, друг мой. И о нефтеносных участках.

– А при чем тут мсье Дювалье и этот парень Освальд? – Никакой тревоги, только веселое любопытство.

– Вы знаете их слишком хорошо, чтобы называть по фамилиям, – ответил я. – Так что зовите по-простому, Бэби-Док и Ли. Почему нет?

– Я сегодня чертовски занят, мистер Леннон. Если вы не скажете мне, чем вызван ваш звонок, боюсь, мне придется...

– Бэби-Док может одобрить выделение участков на Гаити, которые вам не удается получить последние пять лет. Вам это известно. Он правая рука отца, он руководит тонтон-макутами, и он первый в очереди на большое кресло. Вы ему нравитесь, и нам вы нравитесь...

Теперь в голосе де Мореншильдта появился реальный человек.

– Говоря «нам», вы подразумеваете...

– Вы нравитесь нам всем, де Мореншильдт, но мы обеспокоены вашим общением с Освальдом.

– Господи, я едва знаю этого парня! Я не видел его шесть или восемь месяцев.

– Вы виделись с ним в Пасхальное воскресенье. Вы привезли маленькой девочке набивного кролика.

Очень долгая пауза.

– Действительно привез. Вылетело из головы.

– Вы забыли, что кто-то стрелял в Эдвина Уокера?

– Какое отношение это имеет ко мне? Или к моему бизнесу? – Его недоуменная ярость вызывала почти абсолютное доверие. Ключевое слово – почти.

– Да бросьте. Вы обвинили Освальда в том, что это сделал он.

– Я шутил, черт побери!

Я заговорил после короткой паузы:

– Вы знаете, на какую контору я работаю, де Мореншильдт? Могу подсказать: это не «Стандард ойл».

Последовала пауза, по ходу которой де Мореншильдт переваривал всю ту ерунду, что я на него вывалил. Только не совсем ерунду. Я знал о набивном кролике и знал о фразе «как ты мог промахнуться», которую он произнес после того, как его жена заметила винтовку. И понятно, что из этого следовало. Моя контора звалась Конторой, и де Мореншильдта сейчас волновал только один вопрос (во всяком случае, я на это надеялся): сколь многое известно нам о его, несомненно, интересной жизни?

– Здесь какое-то недопонимание, мистер Леннон.

– Я надеюсь, ради вашего же блага, что это так, но нам представляется, что вы подталкивали его к этому выстрелу. Вновь и вновь твердили, какой расист этот Уокер, убеждали, что он может стать следующим американским Гитлером.

– Это полнейшая ложь!

Я проигнорировал этот крик души.

– Но больше нас беспокоит другое. Мы опасаемся, что десятого апреля вы сопровождали мистера Освальда, когда он отправился на охоту.

– Ach, mein Gott![153] Это безумие!

– Если вы сможете это доказать... и если пообещаете в будущем держаться подальше от неуравновешенного мистера Освальда...

– Господи, он же в Новом Орлеане!

– Заткнитесь, – осадил его я. – Мы знаем, где он и что делает. Раздает листовки «Честное отношение к Кубе». Если не перестанет, то скоро окажется в тюрьме. – И он действительно там окажется, где-то через неделю. Его дядя по прозвищу Страшила, связанный с Карлосом Марчелло, внесет за него залог. – Скоро он вернется в Даллас, но вы не должны с ним встречаться. Ваша маленькая игра закончена.

– Говорю вам, я никогда...

– Эти участки могут стать вашими, при условии, что вы докажете, что десятого апреля не сопровождали Освальда. Сможете ли вы это сделать?

– Я... дайте подумать. – Долгая пауза. – Да. Да, думаю, что смогу.

– Тогда давайте встретимся.

– Когда?

– Вечером. В девять часов. У меня есть начальники, и они будут очень недовольны, если я дам вам время на подготовку алиби.

– Приезжайте ко мне домой. Я отправлю Джин в кино с подругами.

– У меня есть идея получше. И вам не придется долго искать. – Я назвал ему место встречи.

– Почему там? – В его голосе слышалось искреннее недоумение.

– Просто приезжайте. И если не хотите, чтобы Дювалье, père и fils[154], сильно рассердились на вас, друг мой, приезжайте один.