Дневник времён заразы - Яцек Пекара

обосновался в маленькой деревушке. Тем не менее, действительно, слишком многие жаловались на неблагоприятные обстоятельства, когда вина за их неудачи на самом деле крылась лишь в их глупости или лени. Помню одного драматурга, которого громко и нежно хвалили за его несомненное мастерство, и он наконец сказал: «Это правда, что Бог не поскупился на талант для меня. Но когда вы сладко спите под периной, я сижу в мастерской над новой пьесой. А когда вы засыпаете после ленивого дня и обильного ужина, я засыпаю от усталости с головой на столе». И хотя, может быть, этот человек преувеличивал (а даже наверняка преувеличивал, так как я сам знал художников, о которых не понимал, когда они находят время для творчества, потому что постоянно только пили, жрали, играли в азартные игры и якшались со шлюхами), тем не менее, действительно стоило помнить, что Бог дал людям таланты по своему усмотрению и желанию. Но то, как эти одаренные использовали свои способности, уже было вопросом их свободной воли. И либо эта свободная воля толкала их к славе и богатству, либо, наоборот, к мрачным размышлениям о неудавшейся жизни, которая ведь могла, а даже должна была быть так прекрасна.

Мы поговорили обо всем и ни о чем. Баум немного расспрашивал меня о членах городского совета, и я не видел причин не рассказать ему то, что знал. Мы беседовали также о болезнях и лекарствах, и о том, какими странными иногда бывают случаи неожиданного изобретения средства от какой-либо болезни, и какое огромное состояние можно сколотить на таком медикаменте, если только убедить людей, что он действительно лечит.

— А знаете, — сказал Баум, — я когда-то разработал рецепт очень вкусного и сладкого сиропа от кашля. Что интересно, он был также очень эффективен, — добавил он. — Но послушайте, что случилось дальше. Так вот, никто не хотел его у меня покупать.

— Почему, раз он помогал? — Я нахмурил брови.

— Потому что лекарство только тогда считается хорошим, когда оно отвратительно на вкус, — тяжело и с грустью вздохнул он. — Так, по крайней мере, считает эта состоящая из профанов, вульгарная чернь. — Он пожал плечами. — Ну, я добавил несколько ингредиентов, портящих вкус и запах, и тогда весь запас сиропа распродал на корню.

— Ха! — Я покачал головой. — Во всей этой странной ситуации я, однако, признаю, что вы ловко нашли выход, чтобы и самому не потерять, и людям все-таки помочь.

— С завтрашнего дня я начну продажу этого сиропа в нашем городе. — Он улыбнулся. — Я найму нескольких парней, чтобы они бегали по улицам и кричали, что у Баума можно купить лекарство от кашлюхи.

— От кашлюхи, — повторил я. — Что за название…

— Название как название. — Он пожал плечами. — Хорошо отражает течение недуга, согласитесь со мной, правда?

— Сразу: недуга. — Я поморщился. — Знаете, как это бывает, может, завтра, послезавтра все у людей пройдет…

Он покачал головой.

— С вашего позволения, мастер Маддердин, но так дела не делаются. Если в переполненной комнате один человек болен насморком, то через пару дней больных будет несколько, а может, и все, кто с ним был. Эта кашлюха, говорю вам, и я в этом уверен, только начинает обосновываться в Вейльбурге.

Я обдумал его слова.

— Звучит не очень хорошо, — наконец сказал я, а потом внимательно на него посмотрел. — Но ваш сироп — это не лекарство от нее, правда?

— Лекарство-то это лекарство, — ответил он. — Но от кашля. Сироп смягчает кашель, а от этого и вся кашлюха покажется менее мучительной.

Я кивнул.

— Тем не менее, людям ваш сироп не поможет от самой болезни, а лишь от одного из ее симптомов, которым является кашель, — заметил я. — И, как я понимаю, они будут болеть, а может, и умирать, независимо от того, выпьют ли они ваш сироп или нет?

— Умирать? — Он поморщился. — Я еще не слышал, чтобы кто-то умер от этой болезни. Хотя… — Он почесал нос. — Ничего нельзя исключать, пока мы не проведем точных наблюдений за людьми, которые переболели ею от начала до конца.

— Наш палач сегодня умер, — серьезно сказал я. — Тот, которого вы видели у нас в камере.

— Матерь Божья Безжалостная! — Баум аж всплеснул руками, но уж точно не от радости, а от изумления и негодования. — Так вот о чем шептал вам на ухо в кабаке тот ваш юнец…

— Именно об этом, — отозвался я.

Аптекарь покачал головой.

— Мерзкое дело. Но… — Он поднял руку. — Знаете, как бывает с болезнями, а скажу я вам это как практик. Знаете? Так вот, скажу я вам, что от чего один отряхнется, как пес после купания, то другого доконает напрочь. Так что, может, этот ваш палач был просто слабого здоровья, и все…

— Может, и так, — ответил я.

— Ну да ладно, кому суждено умереть, тот умрет, а кто выживет, тот будет жить, — изрек Баум, на сей раз уже беззаботным голосом. — Но скажу вам лишь, что с моим сиропом, даже если они и перемрут, то по крайней мере в лучшем расположении духа, потому что с кашлем определенно более легким и менее болезненным. А отнять у умирающего человека немного страданий — это ведь тоже заслуга. Разве я не прав?

— Вне всякого сомнения, правы, — согласился я. — Тем не менее, я бы посоветовал вам несколько изменить формулу восхваления вашего снадобья…

Он нахмурил брови.

— Это почему же?

— Потому что если те, кто выпил ваш сироп, начнут тяжело болеть или, не дай Бог, умирать, а они и их семьи поверили, что уже в безопасности, то, догадываетесь, вас может ожидать, мягко говоря, недружелюбная реакция с их стороны.

— Аптекари всегда немного, знаете ли… приукрашивают, — ответил он, и я видел, что он с неохотой мирится с мыслью, что ему придется что-то менять в своей концепции восхваления товара.

— О, я это прекрасно знаю. Но лучше не делать этого в городе, жители которого достаточно напуганы тем, что эта кашлюха — нечто большее, чем обычный кашель, и одному Богу известно, не перерастет ли она в какую-нибудь свирепую эпидемию. В такие моменты мысли людей истерически мечутся от надежды через разочарование к великому гневу. А в трудные времена, когда мы видим смерть на расстоянии вытянутой руки, вы должны признать, что и надежды велики, и велик гнев, когда эти надежды не оправдываются.

Он раздумывал довольно долго.

— Благодарю вас за совет и последую ему, — наконец сказал он.

Потом снова замолчал, очевидно, над чем-то размышляя.

— Но я найду золотую середину между вашей концепцией и моей, — произнес он через мгновение. —