Бес лести предан - Элиот Лилит

мир. Не знаю, дано ли человеческому разуму постичь все загадки этого мира, но если египтяне нашли способ сберечь от хода времени своих мертвых, отчего бы не сделать то же с комнатой? Особенно, если за дело взялся гершварц.

Алексей вспомнил труп с черным как смоль сердцем и поежился.

– В этой комнате, – продолжил Герман, – помимо прочего была уйма манускриптов. Позже мне пришлось спасаться бегством, поэтому я смог умыкнуть лишь парочку. Но и эти крохи, если сумею расшифровать, принесут мне больше, чем десятилетия прошлых исследований. Однако в тот день я успел лишь рассмотреть роспись на стенах, – он выудил из кармана сложенную вчетверо бумагу. – Я сделал зарисовки по памяти. Возможно, вам будет интересно посмотреть.

Даже не глядя в рисунок, Алексей знал, что увидит. Образ стоял в памяти как живой. Император же тщательно изучил копию. Его брови сошлись к переносице.

– Что это? Темный и Светлый?

– Мы тоже так решили. Тьма на одной чаше весов, свет на другой, в идеальном равновесии.

– Но как они могут быть в равновесии? Свет всегда перевешивает тьму. Поэтому нам так легко разгонять бесов – в царском огне они просто сгорают.

– Будь это так, вас не пугало бы скопище тварей за разломом. Любой свет можно потушить, даже ваш. Но я не думаю, что имеется в виду это. Царскому огню такое не под силу, но гершварцы умеют различать ноты в звучании света и тьмы. Благодаря этому Алексей всегда может найти вас или ваших детей – для него вы все звучите по-разному.

Император постучал пальцем по рисунку.

– Хочешь сказать, свет и тьма могут звучать на одной ноте?

– Да. Катте говорил мне, что принц Фридрих звучит с ним как будто в унисон, точно одна нота в разных тональностях. Это моя лучшая догадка.

– Хорошо, допустим, – император уже понял, что не может осмыслить все разом, и не желал тратить время зря. – Что же означает вторая часть? Это… сердце?

Герман устало помассировал переносицу.

– Здесь вариантов еще больше. Бонапарт, конечно, сразу решил, что чтобы обрести еще большую силу, один должен сожрать другого едва ли не в самом прямом смысле – недаром же его зовут корсиканским людоедом. Но в этом проблема старых рисунков – они слишком схематичны, а уж когда речь о культуре, помешанной на символизме… В любом случае, после этого меня выставили за порог, а Бонапарт заперся в комнате на целый день. Потом он снова послал за мной и другими учеными, чтобы мы приступили к расшифровке надписей. Но когда я увидел его снова… – старик замолчал, подбирая слова. – Не знаю, как описать. Внешне ничего не изменилось, но это был уже не тот человек, которого я знал днем раньше. Я даже не уверен, что это все еще был человек. Я думал, от того, что оставлю его там, вреда не будет – он же ничего не прочтет сам. Но каким-то образом Бонапарт узнал гораздо больше, чем узнал бы любой из нас, проведя там год.

Будто со стороны Алексей услышал свой голос:

– Он съел сердце.

Оба повернулись к нему.

– Он – что?

– Он съел сердце, ваше величество, – повторил Алексей пересохшими губами. – Я видел, как он вынул из груди лежащего на столе трупа черное сердце. Я почти уверен, что он собирался его сожрать, когда заметил меня.

Герман присвистнул.

– Говорю же, никуда от этого символизма не денешься.

– Почему сразу символизм? – огрызнулся Алексей. – Я там был, вы нет.

– Но ты же не видел, как он в самом деле его ест? – император кивнул на бумагу. – Ты решил так, потому что увидел это на рисунке.

– Даже на рисунке этого нет, – поправил Герман. – Мы только обсуждали верования древних племен, у которых был такой обычай. Шутки шутками, но я не думаю, что Бонапарт в самом деле воспринял это всерьез.

Алексей не мог объяснить свою уверенность. И еще – понимал, что спорить бессмысленно. Он и так выглядел безумцем. Может, и был им, может, слишком многого навидался за последние годы, раз теперь враг, пожирающий сердце из груди древнего мертвеца, кажется ему обычным делом.

– Да это и неважно, – продолжил Герман. – Может, так ты увидел, как силы гершварца позволили ему впитать заключенные в комнате знания. Может, в том трупе обитал какой-то демон, и произошло, по сути, то же. Да даже если он в самом деле отведал мертвечины, хотя это, уж извини, звучит как бред, итог-то один. Я опоздал: в один день из очень сильного гершварца Бонапарт превратился во что-то нечеловечески могущественное.

– Будто мало нам его полководческого таланта, – император поморщился. – И что же было дальше?

– Дальше? – Герман криво улыбнулся. – Дальше я попытался его убить.

На их неверящие взгляды он только хмыкнул:

– Да бросьте, вы оба знаете, что я орудую шпагой не хуже, чем в бравой гвардейской молодости. Я решил, что должен поразить его освященной сталью в самое сердце, пока он спит.

– Но это же безумие! – не выдержал Алексей. – Ученый или нет, но за убийство генерала вас бы отдали под трибунал.

– Приходится иногда идти на риск.

На лице императора неверие постепенно сменялось гадливостью.

– Я верно понял, что вы решили предательски убить человека во сне, потому что вам показалось, что он представляет угрозу всему миру?

– Глубоко сожалею, если это не соответствует вашим возвышенным рыцарским идеалам, – Герман едко изогнул губы. – Я считал, что действую на благо моего отечества и всего мира.

– Убивать человека в собственной постели из-за каких-то ощущений у нас теперь благо мира и отечества? Таких слов я ожидал бы от убийц моего отца, но не от тебя, – Алексей потрясенно смотрел, как император распаляется: на виске у него забилась нервная жилка, зрачки расползлись, грозя затопить серебро тьмой. Он ткнул пальцем в Алексея. – Знаешь, сколько раз на неделе я выслушиваю, что мой генерал-квартирмейстер одержим бесами и, дай волю, полстраны в крови утопит? Да обо мне самом то же самое за спиной говорят! Может, и нас стоит отправить на тот свет, чтобы моим вельможам спалось спокойнее?

Алексей не думал, что доживет до дня, когда его величество вступится за генерала Бонапарта. Сам он не знал, что и думать: привык верить Герману, да и у самого мороз по коже бежал, стоило сны вспомнить. Но резкие замечания императора его отрезвили. От него самого всю жизнь люди шарахались – чувствовали, что не такой. А уж вспомнить, на кого похож, когда тьма затапливает глаза, а черные вены сквозь кожу просвечивают… Герман-то обычный человек, ему не