Пионер. Том III - Клим Ветров

лидера нации, — «мол это он такой урод, мозги нам засрал, вот мы и купились». Ну а что, обвинять Гитлера очень удобно. Но с таким же успехом можно обвинять телевизор или радио. Если по телевизору скажут, что надо повеситься, никто же не побежит вешаться? Гитлер провозгласил расовую теорию. А Иисус провозгласил, что надо любить ближнего. То есть у немцев был выбор идей! Но они пошли за тем, кто был им ближе, кто разрешал грабить и убивать! А потом отошли в сторону и сказали — это Гитлер во всем виноват. Ложь. Каждый, кто пошел за ним, виновен не меньше, чем Гитлер. Потом, да и сейчас, они и их потомки говорили и говорят что не понимали что делают, что их запугали, обманули и повели по ложной дороге. Но если так рассуждать, можно всех преступников оправдать. «Мол не хотел воровать-убивать-насиловать, бес попутал, простите Христа ради, это папка виноват, он меня в детстве ремнем порол, у меня травма душевная. А сам я вообще-то хороший».

— Мда… — «прокомментировал» я.

— У евреев есть традиция, — продолжил он, теребя в руке папиросу. — Берут козла, возлагают на него грехи всего народа и на алтарь спроваживают. Козёл отпущения называется. Слыхал?

— То есть просто убирать тех, кто виновен в развале страны, нет смысла? — спросил я.

Лосев выдохнул дым сигареты.

— Абсолютно. — Он стряхнул пепел в жестяную банку из-под тушёнки. — Уберёшь одного — на его место приползёт десять. Как тараканы.

— И что же, вообще ничего не делать?

— Нет, почему же. Делать. Только аккуратно. Вот как с тобой операцию провели. Не напрямую. Косвенно. Но эффект получился грандиозный.

Шухер засмеялся.

— Ты типа как тот шар в бильярде.

— Скорее борт, — поправил Лосев, не оборачиваясь.

Я хмыкнул, поднимая кружку. Жидкость колыхалась, отражая тусклое мерцание лампы.

— Ну круто. А кий тогда кто?

Лосев повернулся, его лицо скрылось в тени.

— А вот этого тебе знать не обязательно. Всему своё время.

— Ну а эффект, в чем он заключается? Поймали того типа про которого ты говорил? Или это тоже была легенда?

— Угадал. — прищурился Лосев. — А эффект… — он замолчал, доставая очередную папиросу, — эффект будет… Шестерёнки уже крутятся… Уже началось… Сам скоро услышишь…

За столом воцарилось молчание.

— Слушай, а ты с Самим не знаком случаем? — спросил я, почему-то вспомнив о Верховном.

Он хмыкнул, нахмурившись.

— Знаком. Но так… шапошно. Он во внешке служит. Точнее, служил.

— Понятно. И много тех, кого так же откатило?

— Не много. Но достаточно.

Пили мы ещё долго. Лосев трижды выходил «пополнить запасы», возвращаясь с наполненной флягой. Пока его не было, я пристально изучал Шухера. Тот, развалившись на топчане, перочинным ножиком чистил ногти.

— Хоть намекнул бы, — начал я, чувствуя, как язык заплетается. — А то как не родной прям…

Шухер вздохнул, сдувая грязь с пальца.

— Нельзя было. Да и вообще, ты бы себя со стороны видел… — Он резко посмотрел на меня. — Маньяк маньяком. Народ направо и налево валишь и даже не морщишься. Как тут не сомневаться?

— А уж когда в подвале трупы изрезанные увидал, — Шухер надул щеки, — на тебя подумал. Уж извини.

— Да ладно, чего уж, — пробормотал я, отворачиваясь.

Лосев вернулся, в довесок к фляге швырнув на стол свёрток с колбасой.

— Ну, давайте, чтоб не зря! — Он разлил коньяк, чокнувшись со мной так, что жидкость плеснула на рукав.

— Возвращаясь к теме устранения ключевых лиц… — начал он, занюхивая куском хлеба.

— Про народ ты уже говорил, — перебил я, чувствуя, как хмель затуманивает сознание.

— Народ не при чём.

— Тогда какая проблема?

Лосев положил нож на стол лезвием к себе.

— Такие же «засланцы», как и мы. Только с другой стороны.

Шухер замер, прислушиваясь. Под полом пищали мыши.

— Хохлы? — озвучил я.

— Не только. Но они — наша основная проблема. — Лосев провёл пальцем по лезвию ножа которым резал колбасу. — Если условному «попаданцу»-англичанину тема России и Украины до фонаря, то эти… — Он сжал кулак, — настолько мотивированы, что хуже не бывает. И самое противное, что выявить таких деятелей практически невозможно. С твоим участием как раз и была проведена такая операция, не вдаваясь в подробности скажу — результат превзошел все ожидания.

Считая себя единственным попаданцем, я никогда не думал над ситуацией с этой стороны, и то о чём говорил Лосев, услышать не ожидал. Уже потом, через несколько дней когда меня наконец-то выпустили из «погреба», Шухер по секрету рассказал об одном из тех кто являлся целью операции. Целью не главной, но тоже немаловажной. Честно сказать, я не поверил поначалу, посмеялся, но после приведенных аргументов задумался. Да, внешне это обычный парень, который в той, другой жизни, после срочной службы закончил военный вуз, и по распределению попал на Украину. Послужил там сколько-то, женился, и потом, после распада союза, принял новую присягу, продолжая служить уже другому государству. Дальше АТО в четырнадцатом, награды, новое звание, перспективы. С началом СВО дослужился до полковника. Умный, хорошо образованный, этот человек сыграл значимую роль в той войне. Достаточно сказать что харьковское контрнаступление, или по другому «перегруппировка», стало возможно во многом благодаря его усилиям.

Солнцев Николай Яковлевич, так его звали, в начале войны полковник, потом генерал, герой Украины, кавалер кучи орденов — таким он был там. Здесь же я знал его как Соню, обычного паренька с непростой судьбой.

Глава 6

5 марта 1991 года. Вторник.

Холодное мартовское утро пробиралось сквозь щели в рамах. За окном, подёрнутом морозным узором, тускло светило солнце, окрашивая небо в грязновато-серый цвет.

— Вставай, в институт опоздаешь! — крикнула мама из кухни.

— Угу… — буркнул я, вжимаясь лицом в подушку и натягивая одеяло до подбородка. Но мама уже стояла в дверях, в нарядном платье и с деревянной ложкой в руке. Запах жареных оладушек витал за ней, как манящий шлейф.

— Давай вставай, соня… Семь пятнадцать уже! — Она резко дёрнула край одеяла, и холод ударил по телу. Я высунул из-под подушки нос, представляя что на кухне, на краешке стола, дымится стопка золотистых оладьев, а рядом стоит банка клубничного варенья.

Полежав еще сколько-то, я все же оторвал голову от подушки.

— Я ухожу, кофе сам сваришь, — мама на ходу застёгивала пальто, её каблуки цокали по линолеуму. Дверь хлопнула, оставив меня в тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов в прихожей.

Как бы ни хотелось спать, необходимость идти в институт, сдобренная аргументом в виде кофе с оладьями, перевешивала. Поднялся, протопал в ванную, где зубная паста «Мятная» обожгла рот холодной свежестью. Оделся в потрёпанные