Красавчик. Часть 2 - Андрей Анатольевич Федин

— Серёжа, что это? — спросила она.

Я расстегнул футляр и продемонстрировал лежавший в нём стеклянный шприц, иглу и резиновый жгут.

— Ты боишься уколов и крови? — спросил я.

Лебедева покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Только… зачем всё это, Серёжа?

Алёна указала рукой на стол — блеснули её покрытые красным лаком ногти.

У Алёны за спиной всё громче шумел на плите чайник.

— Возьму у тебя кровь, — сказал я. — Двадцати миллилитров хватит.

Лебедева пристально взглянула мне в глаза. Тряхнула волосами — тут же вновь прижала руку к голове. Обронила: «Сейчас». Поспешила из кухни. Я проследил за тем, как её стройная фигура исчезла за поворотом. Фыркнул чайник — привлёк к себе моё внимание. Я взглянул на газовую плиту, на раковину, на расставленные над раковиной на «сушилке» чашки и тарелки. На фоне ещё витавшего в кухне аромата Алёниных духов почувствовал запах валерианы (такой же сейчас ощущался в спальне у моего прадеда). Я снова услышал шаги. Вернулась Алёна. Она положила передо мной на стол выглядевшую новой картонную папку.

— Вот, — сказала Лебедева, — здесь моя амбулаторная карта. Там все анализы и снимки. Взгляни, если тебе интересно. Папа позавчера звонил в Ленинград. Договорился. Меня там ждут в следующий понедельник.

Я кивнул.

— Прекрасно.

— Смотри, Серёжа. Не стесняйся. Я тебя не обманывала.

Я покачал головой.

— Не разбираюсь во всех этих снимках и анализах, — сказал я.

— Зачем тогда вот это? — спросила Алёна.

Она вновь показала на футляр со шприцем. Потёрла висок — в точности, как это делал я после работы с «поиском».

— Голова болит?

Алёна дёрнула плечом.

— Приступов после того… пока не было, — сказала она. — Я просто очень устала, Серёжа. Первая репетиция после моря… да и вообще. Рада, что ты пришёл, Серёжа. Я думала о тебе. Но сейчас у меня нет ни сил, ни времени на общение с тобой. Прости.

Лебедева качнула головой, изогнула губы в улыбке.

Я поднял руки и показал ей свои ладони.

— Надолго не задержусь. Не переживай.

Я указал на шприц и заявил:

— Возьму у тебя кровь. И сразу уйду. Обещаю.

Алёна вздохнула, уселась на табурет.

— Для чего тебе, Серёжа, этот анализ? — спросила она. — Я не понимаю.

Алёна покорно положила на столешницу левую руку.

— Мне он не нужен, — ответил я. — Он нужен тебе.

Лебедева подняла взгляд на моё лицо.

— Сергей, кому ты рассказал о моей болезни? — спросила она. — Маме и бабушке мы пока не говорили. Решили, что ещё не время. После Ленинграда сообщим. Или позже. В театре о моём диагнозе тоже пока не знают. Там все считают, что у меня депрессия и нервный срыв. Подозревают, что у меня случилась несчастная любовь — это на фоне частых репетиций и съёмок.

Алёна вздохнула и добавила:

— Сергей, я не хочу, чтобы пошли слухи… уже сейчас.

— Слухов не будет, — сказал я.

Лебедева посмотрела на шприц и спросила:

— Кому ты сказал?

Я покачал головой.

— Лучше тебе этого не знать. Обманывать тебя не буду. Но правду не скажу.

— Почему?

Мне показалось, что во взгляде Лебедевой промелькнуло любопытство.

— Алёна, ты жить хочешь? — спросил я. — Не год-два. Гораздо дольше.

Я выложил на скатерть содержимое футляра.

Лебедева будто бы с равнодушием следила за моими действиями.

— Лечиться я не буду, Серёжа, — произнесла она. — Так я решила.

Алёна взглянула мимо моего плеча на окно.

— Пусть лучше год… и всё, — сказала она. — Чем эти мучения продлятся два года. Все эти сочувствующие взгляды… я уже видела их в больнице. И папа… Не хочу. Если в Ленинграде всё это подтвердят…

Она положила руку поверх папки.

— … То всё. Будь, что будет. Только поскорее.

Лебедева глубоко вдохнула, задержала дыхание. Подняла взгляд к потолку — её глаза влажно блеснули.

Алёна дёрнула головой. Посмотрела на меня, улыбнулась.

— Что-то я совсем расклеилась, — сказала она. — Это от усталости.

Лебедева приподняла над столешницей руку.

— Делай, что нужно, Серёжа. Я не возражаю.

Дальше я проделал всё то, чему меня сегодня обучил Юрий Григорьевич. Не забыл и фразы: «Поработай кулаком», «Сожми кулак». Алёна безропотно выполнила мои указания. Даже не вздрогнула, когда игла вошла в её вену. Будто бы с безразличием наблюдала за тем, как стеклянный шприц наполнялся густой кровью. Послушно прижала к ране сухую вату (склянку со спиртом я не прихватил). Я убрал с Алёниной руки жгут, снял со шприца иглу. Откупорил банку. Выдавил в неё тонкую струю крови: полностью опустошил шприц. Кровь смочила мятую ткань, окрасила её в бурый цвет: неравномерно.

Я по-хозяйски взял из ящика кухонного стола вилку из нержавеющей стали. Её металлической рукоятью потыкал в платок, промокнул тканью скопившуюся на дне банки жидкость. К запаху валерианы и духов в воздухе добавился металлический запашок крови. Он едва ощущался, но придал букету запахов неприятный оттенок. Я отметил, что платок окрасился не весь — на нём всё ещё осавались светлые пятна. Юрий Григорьевич предупреждал, что так и случится. Я закупорил банку. Сунул в футляр окровавленный изнутри шприц, иглу и жгут. Закрыл его на молнию. Увидел, как Алёна приподняла брови.

— Серёжа, что ты сделал? — спросила Лебедева.

Она будто бы с опаской показала на банку.

Я сунул футляр и банку в портфель, защёлкнул пряжки.

— Сергей, что это за анализ такой? Ты объяснишь?

Я улыбнулся и повторил:

— Алёна, ты жить хочешь? Не год, не два — гораздо дольше. Без опухоли в голове.

— Как это? — спросила Лебедева.

— Обыкновенно. Как захочешь.

Я развёл руками.

Алёна нахмурилась.

— Сергей, я не понимаю тебя. Объяснись.

— Я предлагаю тебе жизнь и здоровье. То самое чудо, о котором мы говорили, помнишь? Оно случится.

Лебедева моргнула.

— Какое ещё чудо? — спросила она.

— Ты скоро поправишься, — заявил я. — Без лекарств и без операций. Вылечишься полностью. От всех болезней. Исчезнет и опухоль из твоей головы. Безболезненно и внезапно. Точно не скажу, когда именно это случится. Но точно: в ближайшие дни.

— Я… не понимаю, — сказала Алёна. — Как такое может быть? Серёжа, ты шутишь?

Я взял за ручку портфель, встал с табурета. Алёна тоже стала на ноги, словно я поднял её своим взглядом. Она моргнула, посмотрела мне в глаза: точно силилась прочесть мои мысли.

— Сначала ты проспишь на работу, — сказал я. — Ты уснёшь надолго: проспишь сутки, если не дольше. Проснёшься — вспомни эти мои слова. Сразу же взгляни на свой шрам на животе — тот, что остался после удаления аппендикса. Ты его не увидишь…

Я заметил, что Алёна прижала руку к своему животу.

— …