Тучи сгущаются - Лориана Рава

сколько всего в Тавантисуйю населения. Впрочем, математику я подтяну. Я теперь почти каждый день провожу в библиотеке.

Отхлебнув предложенного сока, Золотой Подсолнух продолжил:

-- Увы, Томас ошибался, думая, что до европейцев можно донести мудрость Тавантисуйю. И перед смертью он сам признал свою ошибку. Европейцы не могут признать мудрости Тавантисуйю, и дело не в давлении властей. Но для европейца почти смерти подобно признать за вами превосходство. Даже в мелочах, а тут речь идёт не о мелочах, а самом главном, о принципах устройства общества. А отказаться от своего превосходства для многих белых людей подобно смерти. Ну, примерно как иной дворянин не имеет поместья и живёт чисто на жалованье, но сама мысль о признании себя равным с чернью вызывает у него ужас и ярость. Так и тут, белому человеку признаться себе, что небелые ничем не хуже... ну много проще считать Томаса еретиком, чем себя виновными в необоснованной спеси. Мало кто согласен переделывать себя от самых корней. А ещё очень страшно понять, что Европа больна, и чтобы выжечь из неё ту гниль, которая в ней скопилась... ну её должно очень сильно пролихорадить. Ну как лихорадкой сифилис лечат. И от этого понимания -- страшно.

-- Я поняла, Золотой Подсолнух. У нас ведь тоже многие боятся взглянуть в лицо страшной правде.

-- Тебя что-то тревожит, Заря?

-- Да, Подсолнух. Ты знаешь, что после всего, что случилось, торговые контакты с Испанией и её колониями будут оборваны надолго, если не навсегда?

-- Да, но ведь Тавантисуйю может обойтись и без внешней торговли. Это ведь не вопрос жизни и смерти?

-- Да, может. Но не все этого хотят. Знаешь, ещё до того как всё случилось, среди носящих льяуту некоторые стали склоняться к тому, что негоже класть все яйца в одну корзину, и лучше бы нам наладить торговлю с кем-то ещё, например с Англией...

-- С Англией?! Но ведь я знаю о трагической истории истребления англичанами целого племени...

-- Да, у нас даже в Центральной Газете печатали об этой ужасной истории, а, будучи связанной с Инти, я знаю об этом больше, чем написано в Центральной Газете. Я переводила материалы, связанные с этим делом... Только инки на то и инки, что они не могут представить себе целый народ, состоящий из отморозков. В любом народе должны быть и нормальные люди... -- Заря грустно вздохнула. -- Может и так, да только не среди торговцев...

-- Кстати, Заря, Инти ещё просил меня передать тебе кое-что в качестве наград. Только я не знал за что... вот.

И юноша достал из сумки томик стихов и музыкальную игрушку в виде пчёлки. Стоило её завести, как он начинала вращать глазками, шевелить крылышками и усиками и петь песенку.

-- Значит, Инти знает и помнит, как мою дочь зовут, -- сказала Заря. -- А стихи эти с намёком. Именно эту английскую книжку я "потеряла", чтобы меня из обители выгнали и я в Тумбес уехала, а потом и в Испанию. А теперь, значит, эти стихи на наш язык перевели. И перевёл ни кто-нибудь, а сам Горный Ветер.

-- А почему он не подписал книгу своим настоящим именем?

-- Потому что не всем обязательно знать, что он стихи переводить умеет. Да и не все бы стали читать стихи, переведённые таким человеком. Наши культурные сливки службу безопасности традиционно не любят.

-- Не любят? Но почему? Ведь без них было бы невозможно обеспечить безопасность.

-- Понимаешь, Диего... то есть прости, Золотой Подсолнух, среди наших мастеров слова как-то не принято считать, что хоть один из них может оказаться изменником или преступником. И если служба безопасности начинает подозревать хоть кого-то из них в чём-то дурном, многие из них чувствуют себя оскорблёнными. Как так, их и подозревать? Но перед службой безопасности все равны, если они кого-то подозревают, значит, должны проверить. И ни для кого нет исключений, даже для носящих льяуту. Впрочем, когда Горный Ветер переводил стихи, он не просто развлекался, он хотел проникнуть в душу английского народа, понять, что в головах у его лучших людей... Так что это всё не просто так.

-- А ты сама Заря, что про англичан думаешь?

-- А что можно думать про страну, где сочиняют вот такие стихи, -- Заря раскрыла книжку и показала юноше. Он прочёл:

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж

Достоинство, что просит подаянья,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор,

И девственность, поруганную грубо,

И неуместной почести позор,

И мощь в плену у немощи беззубой,

И прямоту, что глупостью слывет,

И глупость в маске мудреца, пророка,

И вдохновения зажатый рот,

И праведность на службе у порока.

Все мерзостно, что вижу я вокруг...

Но как тебя покинуть, милый друг!

Прочитав, Заря добавила:

-- Думаю, что если один из немногих нормальных людей замечает вокруг себя лишь такое, то нам с этой страной едва ли стоит иметь дело.

-- Ну, у него хотя бы друг есть.

-- Точнее, любимая. По-английски "любовь моя". Впрочем, у нас "милый друг" тоже может обозначать обращение к любимой.

-- Мне ещё к Тавантисуйю привыкать и привыкать, -- сказал Золотой Подсолнух, смутившись, -- ведь даже язык в среде эмигрантов чуть иной, чем здесь. Пусть грамматика та же, но некоторые оттенки смысла... Они другие.

-- Ты очень чуток к слову, Золотой Подсолнух. Другой бы не заметил. Я думаю, что у нас ты станешь амаута.

-- Я тоже мечтаю об этом.

Они ещё некоторое время поговорили, Золотой Подсолнух познакомился с дочерью Зари Пчёлкой -- кудрявой резвушкой, которая тут же уселась к нему на колени и стала задавать дяде кучу вопросов. Бывшему монаху такое поведение показалось странным: на его родине дети с молоком матери впитывали в себя страх перед чужаками, а тут как будто никто ничего не боится. Играть с ребёнком было весело, бывший монах думал о том, что когда-нибудь он женится и у него тоже появятся дети, но в конце концов Золотому Подсолнуху настало время уезжать. Прощаясь, Заря сказала ему:

-- Знаешь, мы с мужем долго спорили, как назвать малыша, если родится мальчик, но так и не пришли к согласию. Но теперь я думаю, что назову его Томасом.

-- Прощай, Заря, будь и дальше так же счастлива.

Золотой Подсолнух ускакал, а на душе у Зари остался слегка горьковатый осадок. Нет, она ни в