Лилит - Никки Мармери

– О, всего ничего.

– А сколько в мире смертных?

– Боже правый, Лилит, понятия не имею. Я не веду счет за людишек.

– Значит, я теперь… бессмертная?

– Мы оба, – ухмыльнулся он.

– Но… как? Почему?

– Потому что ты ушла. Избежала проклятия Яхве. Он сказал: «в прах возвратишься». Для всего человечества так и есть, но не для тебя.

Я облизала губы, ощутив на них вкус удовлетворения.

– А если Он и меня проклянет?

– О, наверняка попытается. – Самаэль отбросил непослушный локон от глаз. – Но Он лишь местный бог, не обладающий большой властью. У него мало последователей за пределами его крошечных владений.

Я задумалась над его словами, разглядывая пыль под ногами.

– Тогда скажи мне: что случилось в мире с тех пор, как я пришла сюда?

Он подобрал опавшую веточку кипариса и провел перистыми листочками по верхней губе.

– Немногое, – задумчиво произнес он. – Адам испытал многие скорби в мире за пределами Эдема. Он пахал землю, которая рождала терний и волчцов не меньше, чем хлеба. Никакого больше волшебного плодородия! Он питался лишь тем, что выращивал в поте лица своего тяжким трудом на полях. А потом он умер.

– Адам мертв? – к собственному удивлению, спросила я, не ощутив той сладости мести, которую могла бы испытать.

– О, не беспокойся, – махнул рукой Самаэль, – он дожил до почтенного возраста: девятьсот тридцать лет.

Девятьсот тридцать? Несмотря на упоминание о том, как течет время на небесах, мне до сих пор не верилось. Я огляделась. Просто пустыня и ущелье; тот же красный песок и голубое небо, как и прежде. Отсвет зелени вдали выдавал редкое дерево, горная гряда подрагивала в мутном мареве. Все было точно так же, как и в тот день, когда я пришла сюда. Вокруг не было и следа жилищ или присутствия людей.

– А ты… – продолжал Самаэль. – Вижу, ты отказалась от участи ходить на чреве твоем и питаться прахом.

Я не обратила внимания на его слова.

– А Ева? Она еще жива?

– О нет. Она умерла раньше Адама. Но никто не знает, сколько лет ей было: никто не запомнил. Она всего лишь мать человечества. Ее скорби умножились многократно, в ужасных муках рожала она потомков своих.

– Мать? У нее были дети? – Весть обожгла меня, словно огнем.

Самаэль прилег на бок, аккуратно сложив крылья за спиной, и беззаботно подпер голову рукой. Я обратила внимание, что ангелы начали носить набедренные повязки с тех пор, как Сеной, Сансеной и Самангелоф, грубые и нагие, рассекали небеса, словно наемные головорезы Господа.

– Тебе понравится, – улыбнулся он. – У них было двое сыновей: землепашец и пастух. Такие же тщеславные бестолочи, как и их папаша. Вечно ссорились. Однажды пастух принес Яхве более ценный дар, первенца от своего стада, и тогда брат убил его и был проклят.

Самаэль разразился хохотом. Воистину, он был прекрасен, когда смеялся: глаза мерцали, идеальные зубы цвета слоновой кости поблескивали, грудь сотрясалась от каждого раската хохота.

– Нет… – наконец смог произнести он и поднял три пальца. – Трое сыновей. После первых двух родился третий, и от него, Сифа, теперь происходят племена человеческие.

– От него… А из чьей утробы? – спросила я.

– Да кого заботят утробы? – усмехнулся Самаэль. – Я здесь не за этим. Слишком много времени потрачено на поиски, чтобы болтать с тобой о родословной человечества. – Он посмотрел мне в глаза и вдруг взорвался, задыхаясь от гнева: – Не верится, что ты меня не помнишь! Я наблюдал за тобой в саду, где ты была с этим олухом Адамом. Неудивительно, что ты от него ушла. Ты с самого начала была венцом творения. Никто тебя не превзошел, никто не сравнился с тобой. С тех пор не было женщины подобной тебе. Эти, – он пренебрежительно махнул рукой куда-то вдаль, в направлении невидимых долин, наполненных шатрами из козлиных кож, стадами и пастухами, от которых я бежала, – они безропотны и скучны. Мне надоело, невыносимо надоело хитрить с этими женщинами, да и с мужчинами, чего уж там, чтобы они возлегли со мной. Они стареют так быстро и так ужасно. Сегодня юные девы, завтра рыхлые матроны. Стройные юнцы превращаются в пузатых мужиков. Они слабеют и дряхлеют, Лилит. Они толстеют. – Он разочарованно скривился, а потом лениво коснулся ногой моей щиколотки: – И погляди на себя. По-прежнему в полном расцвете. Твоя красота никогда не поблекнет. Я никогда не забывал о тебе. Да и как тебя забыть?

Его стопа скользнула от щиколотки выше, к внутренней стороне моего бедра.

– Твой плод никогда не засохнет на лозе. Твоему цветку не суждено увянуть и опасть. Твоя ягода всегда останется спелой и желанной. – Словно в подтверждение своих слов, он чуть надавил на пылающее от жара место, где сходились мои ноги. – Идем со мной, Лилит. Нас ждет прекрасная жизнь. Мы будем играть в прекрасные игры!

Его близость распалила меня сверх всякой меры. Я уже давно не знала мужчины, а этот, рядом со мной, был прекрасным образчиком своего пола. Я вдохнула его запах: мускус и амброзия, мед и пот. Его крылья трепетали в тревожном ожидании, набедренная повязка оттопырилась.

Он покрыл меня поцелуями от макушки до пяток, задержавшись у промежности.

– Представь себе, Лилит, каких высот мы достигнем в ангельском блуде! – промурлыкал он, не скрывая вожделения. – Навеки!

Сказать вам правду?

Он и впрямь заставил меня ощутить себя венцом творения.

Да будет свет!

– Я тебя вспомнила, – вырвалось у меня.

Там, под кипарисом, мы с ним и в самом деле достигли высот ангельского блуда, говоря его словами. Небесная страсть достигает пиков, непостижимых для смертных. Она острее, чище и ослепительнее, чем дано познать обычным мужчинам или женщинам. Именно тогда я окончательно и бесповоротно увлеклась Самаэлем, почувствовав неутомимость его тела, прикосновение его губ к моей коже, собственное дыхание и ощущения, когда все закончилось.

– Я однажды увидела тебя, – сказала я. – В ветвях рожкового дерева. Приняла тебя за птицу. Но ты рыдал.

Самаэль дернулся подо мной, взмахнув рукой.

– Я не плакал!

– Плакал.

Мне тогда показалось это странным. Но в Эдеме странным было все. Плачущий голубь с красивым бородатым лицом был не более необычен, чем пшеница, которую не нужно сеять, или яблони, никогда не цветущие, но всегда усыпанные плодами.

– Я уже знал, что уйду, – признался Самаэль. – Знал, что Он хочет меня наказать. Боялся никогда больше тебя не увидеть.

– За что же Он хотел тебя наказать?

– Да как обычно. Ты не хуже других знаешь. Я воспротивился Ему.

– Как?

Сгущались сумерки. Вдали сверкали