Алексей Ивакин - Меня нашли в воронке

— Кого надо?

— Дед, открой, свои мы, русские!

За дверью помолчали, а потом дверь заскрипела и приоткрылась:

— Кто тут? — Выглянул старик в белом исподнем, с накинутой на сутулые плечи телогрейкой.

— Ох ты, Господи Иисусе Христе! — мелко перекрестился он, увидав две грязные фигуры на своем пороге.

— Дедушка, свои мы! В хате есть кто?

— Нету немцев, сынки. Вот тебе крест! Тут редко они бывают. Заходьте, заходьте… Да скорее, тепло не выпускайте!

Они ввалились в тепло дома и упали возле печки.

— Откуда ж вы, милые? — вздохнул старик, осторожно опускаясь на скобленую добела скамейку.

— Из-под Демянска, дед! Дай поесть чего-нибудь, а?

Старик суетливо бросился к столу, откинул полотенце и отломил от ковриги два больших ломтя хлеба!

Они вцепились в него, словно два голодных волка. И хлеб тут же застрял в сухой глотке, так, что невозможно было проглотить.

Виталик закашлялся, покраснел, а Захар показал на горло и прохрипел:

— Дайте воды! Во-о-о-ды!

Хозяин покачал головой и подал им по кружке молока.

Захлебываясь, пили они кислое теплое молоко.

— Живым — живое! — Пробормотал старик. — Живым — живое…

Но, через несколько минут, у обоих начались дикие рези в животе, спазмы один за другим скручивали внутренности. Сначала Захар, потом Виталик упали на пол, корчась в судорогах.

Старик всполошился, подскочил к печи, открыл рогачем заслонку и достал чугунок, кружкой зачерпнул горячей воды и подал им.

От воды слегка полегчало.

— Полезайте-ка парни на печку. Погреетесь да отоспитесь. А я сейчас прибегу…

— Ты дед куда? — насторожился Виталик, пытаясь подсадить Захара, а второй рукой держа винтовку.

— Ты, сынок, не бойся, не за немцами. Вот тебе крест святой перед иконами! — И старик перекрестился на лики икон, освещенные маленькой лампадкой. — За бабкой Меланьей сбегаю, вишь, чего… Подружка она моей покойницы. Надо же, такая постная еда, а беды столько наделала… А винтовку то ты убери от греха.

— Не дам! — прищурился Виталик. — Со мной будет.

— Ну, с тобой так с тобой! — согласился дед. — Я сынки скоро! Спите пока. — И хлопнул дверью.

— Жрать хочу! — простонал Захар и полез с печки обратно.

Виталя хотел его остановить, но полез вслед за ним.

Под полотенцем на столе они обнаружили картофельный теплый суп, хлеб и крупную соль. И, даже не садясь на лавку, сожрали все это богатство.

А потом кое-как забрались обратно. Стало, наконец, хорошо, пахло теплыми кирпичами и хлебом…

Виталик проснулся через час от начинающихся снова резей в животе. Рядом стонал Захар, похоже, от той же причины:

— Ой, мляаааа! Больно то как!

— Брюхо растирай! — сквозь зубы, преодолевая боль, прошипел Виталя.

— Не помогает…

В этот момент открылась дверь. На пороге стояла маленькая чистенькая старушка. Хозяин дома, из-за ее спины сказал:

— Вот это и есть, Меланья. Сейчас она вам от живота поможет…

Старушка скинула пальтишко, а дед из-за пазухи достал литровую бутылку молока.

Она накапала в ковшик с парным, как оказалось, молоком какого-то снадобья из пузырька и дала попить сначала одному, потом другому болящим. И тихонечко приговаривала при этом:

— Пейте, голубы, пейте. От этого снадобья и молочка вам легче станет, уж я то знаю! Дед-то от душевной доброты накормил вас так, старый. Вы уж простите его, хорошо еще, что еда была вся постная, нежирная, а то могло быть и хуже. Бог, вас милые предостерег… А дед, грешный по незнанию это делал! Желудки-то ссохлись от голода, вот и получилось нехорошо… Маленькими глоточками пейте-то, маленькими…

Постепенно боль стала утихать и они снова уснули.

Время от времени бабка Меланья снова их будила и кормила с ложечки вареной свеклой и морковкой.

Утром, когда рассвело, они проснулись. Животы уже не болели, хотя слабость сильная одолевала.

В избе никого не было. Не было рядом и винтовки…

Виталик заматерился и слез с печки.

В этот момент дверь открылась и вошел дед с охапкой поленьев.

— Проснулись? Ну, слава тебе, Господи! — Он грохнул поленья у печки и опять перекрестился. — А я уж боялся, что воспаление легких подхватили. Стонали уж очень…

— Дед, куда винтовку дел? — грозно двинулся на него Виталя.

— Да, Господь с тобой, в сарай уволок. Мало ли полицаи. Немцев то тут с осени не было, а вот полицаи бывают с проверкой. Недавно вот были, когда ваши из окружения выходили рядом.

— А нас бы увидели, чего бы сказал? — подал голос с печки Захар.

— Так ты мой племянник внучатый с другом. Из Демянска пришли, ага!

— Хитрый ты, дед. А поверили бы?

— А чего бы не поверить, когда до войны племяшка тут со своим сынишкой бывала. Митяй-мукомол за ней гоголем ходил. А сейчас вот начальник полиции местной. Стал им, когда из Красной Армии сбежал. Да и одёжа у вас хоть и странная, но не военная. Чой-то за штаны такие? Не видал ни разу!

И впрямь, тогда вечером перед взрывом они успели переодеться из рабочего камуфляжа в джинсы да свитера.

— Американские штаны, а винтовку-то дед все одно верни!

— Так бери, мне вашего добра не надоть. Только позавтракаете, поди?

Он наплескал им по пол-миски супа.

— Меланья строго наказала вас опять не перекормить.

Они уселись за стол. Дед есть не стал, только глядел на них, горестно облокотившись.

— Молодые, поправитесь. А вот я с вас одежонку то снял, бабка постирала, можете одевать.

Только сейчас парни заметили, что сидят в трусах и футболках за столом.

— А вот ни кресала, ни спичек при вас не было. Что ж вы так? Как же в лесу без костра-то?

— В реке промокли спички. — Буркнул Виталик. Его сильно беспокоило отсутствие оружия.

— Ну, я вам дам зажигалку. Немецкую. Еще с той германской ношу.

— А ты что дед, воевал, что ли? — удивился Захар.

— А как же! — гордо приосанился старик. — Воевал! Унтер-офицер Кирьян Богатырев, отделенный командир четвертого отделения четвертого взвода пятнадцатой роты сто двадцать четвертого пехотного Воронежского полка!

— Небось, и Георгиевский крест имеешь, дед Кирьян? — почему-то не поверил ему Захар.

— Не без этого! Два креста, четвертой и третьей степени имею. Может, и больше было бы, да революция случилась. Первый за разгром батареи австрийской еще в четырнадцатом году под Гнилой Липой, а второй за то, что охотником в тыл ползал и офицера приволок венгерского. Как сейчас помню, как тот полк назывался — Бештерчебаньярский гонведный, прости Господи!

— А после революции куда?

Дед Кирьян спокойно посмотрел на парней:

— А наш полк «череп и кости» в июле семнадцатого надел и на Румынский фронт отправился. А в ноябре хохлы к своим подались А я в бригаду к Михаилу Гордеевичу и на Дон пробиваться.

— К какому Михаилу Гордеевичу? — недоуменно спросил.

— Эх, комсомолята вы неграмотные! К Дроздовскому, какому же еще?

Повисла тишина.

Оказывается, перед парнями сидел бывший белый унтер-офицер.

— Чего комсомольцы? Напугались? Не боись, ни немцам, ни полицаям я вас не сдам.

— Да не комсомольцы мы…

— Не комсомольцы, а в Бога не веруете, я уж заметил, ни разу не перекрестились.

А не сдам я вас, потому что, во-первых, все мы русские и с германцами война, а во-вторых, к нынешней Советской власти у меня боле претензий нет. Хоть она и поганая — все одно, от Бога. После гражданской меня не тронули. Офицером я же отродясь не был, так что отпустили на все четыре стороны. Двинул я в Юзовку, ныне Сталино, устроился там на шахту. Году в двадцать третьем это было. Точно. Мне тогда тридцать пять лет стукнуло. Вот там Нюрку-то я и встретил…

Виталик быстро посчитал, получилось, что деду то сейчас всего-то пятьдесят четыре… И никакой он не дед, спрятался за бородой…

Тем временем, хозяин продолжал:

— А в двадцать восьмом у нас аресты начались. Одного за другим инженеров стали арестовывать, мастеров, рабочих некоторых.

— За что? За то, что в белой армии служили? — спросил Захар.

— Ну, тогда у нас пол-страны за это посадить можно было. Некоторые по два-три раза со стороны на сторону переходили. А, между делом, у зеленых хулиганили.

А в Юзовке из-за чего началось? На угольных шахтах ЧП случались, чуть ли не ежедневно. То оборудование сломается, то обвалы, а уж прогулы так постоянно. А почему? А потому, как большая часть рабочих не имела никакой квалификации. Владели лишь ломом и лопатой в совершенстве. Впрочем, новую технику закупали, только работать на ней было некому. А начальство сверху только «давай, давай» и лозунги — пролетарский натиск, да пролетарская смекалка… Начальству «вредительство» и приписали. А кто знает, может и было то вредительство, а может и не было. И меня арестовали. Полгода в Юзовской тюрьме просидел до суда. Потом год дали. И три поражение в правах. Ох, и зол я тогда был. Контрреволюцию мне простили, а вот то, что не сообщил ГПУ о заговоре бывших владельцев, осудили. А я что знал? Ничего, кто-то из своих анонимку написал…