Союз трёх императоров - Сергей Анатольевич Балакин

мог выбросить из головы беседы с Сержем Балкани. Крамольные мысли московского интеллигента день и ночь навязчиво преследовали лейтенанта-героя: «О, что я слышу – Великая война!.. Но позвольте, суть любой войны – это банальный грабёж. Отнять у слабого и присвоить себе. А весь пафос, клятвы, присяги, все эти плюмажи-лампасы-барабаны – обычная маскировка, призванная сей грабёж героизировать. Сочиняют специальные термины – мол, это не массовое убийство, а военное искусство. И никто не задумывается, что словосочетание «военное искусство» в сущности столь же нелепо, как, скажем, «скаковая черепаха»!»

* * *

Никто не мог предположить, что предстоящий рутинный выход миноносца в море для определения девиации компасов, наделает столько шума и так резко изменит судьбу нашего героя. Но, как говорится, мы предполагаем, а Бог располагает. Наверное, Казанцеву было предначертано пройти в жизни не только огонь, воду и медные трубы, но и целый список других изощрённых испытаний…

Мелкие неприятные инциденты начались ещё у причальной стенки. Кондуктор Степан Щипко явился из увольнения пьяным и в присутствии швартовной команды дерзко нахамил гардемарину Куролесову, занимавшему, как уже говорилось, должность вахтенного офицера. Потомственный дворянин и без пяти минут мичман не сдержался и украсил левый глаз кон-

дуктора смачным лиловым фингалом. Свидетелем конфликта стал и командир миноносца. Казанцев пригрозил Щипко соответствующими его проступку санкциями, а Куролесову сделал устный выговор. Мол, знаю, что ты ударил негодяя за дело, но всё же заниматься рукоприкладством в присутствии палубной команды не следует.

Вскоре история почти точь-в-точь повторилась. По выходу из либавского канала Матрос Бобов, он же чернокожий Бобо, недостаточно хорошо говоривший по-русски, при обращении к мичману Хамму вместо общепринятого слова «вашбродь» («ваше благородие») произнёс что-то похожее на «вашблядь». Во всяком случае, так послышалось Акселю фон Хамму. Тот рассвирепел и с размаху съездил кулаком по физиономии «чёрной обезьяны», как он прилюдно обозвал кока. В Бобо взыграла его южная басурманская кровь, и он чуть было не размазал Хамма по стенке камбуза (размазал бы, если б его не оттащили матросы во главе с боцманом Самченко).

– Я это так не оставлю! Не надейся, что ты останешься безнаказанным! – с ненавистью прошипел мичман Хамм в адрес разъярённого чёрного монстра, которого с трудом удерживали четыре человека.

Дальнейшие события заставили на время отложить исполнение обещанной угрозы. Но атмосфера нервозности, царившая в экипаже «Сторожевого», в той или иной степени ощущалась всеми.

Через два часа, когда «Сторожевой» находился примерно в тридцать милях к норд-весту от Либавы, к стоявшему на ходовом мостике Казанцеву поднялся лейтенант Воблин и взволнованно сообщил:

– В таранном отсеке собрались матросы. Там происходит какое-то ритуальное действо – кажется, кого-то принимают в масоны.

«Только этого не хватало!» – нахмурился Казанцев и вместе со старшим офицером направился на бак миноносца. Стараясь не шуметь, приоткрыл люк, ведущий в форпик с верхней палубы. В темноте помещения слабо мерцали отблески свечи. Командир решительно спустился по трапу вниз.

В тесном отсеке никого не было. Только у второго шпангоута трепетало пламя свечного огарка.

Казанцев вопросительно посмотрел вверх и невольно вздрогнул. Обычно невзрачное и не выражавшее никаких эмо-

ций лицо старшего офицера на сей раз исказила гримаса ненависти. Тот с грохотом захлопнул люк и наглухо задраил его.

– Что всё это значит, господин Воблин?! – закричал Казанцев, и вдруг его осенило: он вспомнил, где раньше встречался со своим подчинённым! Именно этот полный бешеной злости взгляд воскресил в памяти события более чем двухлетней давности. Последний предвоенный месяц, Севастополь, ужин с Гремиславом в ресторане «Кист»… Тёмная личность, сидевшая за столиком вместе с бритым бандитом-заикой и евреем-сутенёром, это был он, Воблин! Именно он запустил в Казанцева бутылкой из-под шампанского, и в тот момент его глаза точно так же горели ненавистью, как сейчас.

«Интересно, каким ветром занесло офицера и, надо полагать, дворянина в ту криминальную компанию? – задал сам себе вопрос Казанцев. – И что он хочет сделать теперь?!»

Оказавшийся в положении узника командир изо всех сил начал бить ногой в переборку. Пять минут, десять… Но на его требование открыть люк никто не откликнулся. Место его заточения было выбрано обдуманно: до швартовки или постановки на якорь отсюда его вряд ли кто мог услышать.

Свеча погасла. В форпике стало абсолютно темно, затхло и сыро. С подволока капал конденсат. Ощутимо качало, и сквозь тонкую стальную обшивку было слышно, как о форштевень миноносца разбиваются волны. Эх, Казанова, Казанова!.. Где же твоя хвалёная интуиция?

«Но вот ведь парадокс: если бы в тот вечер Воблин не запустил в меня бутылкой, я наверняка получил бы пулю в упор, и даже не одну, – подумал Казанцев, когда его возбуждение немного спало. – Получается, он спас мне жизнь? Может быть, и сейчас провидение спасает меня от более страшной участи? Вот уж воистину неисповедимы дела Твои, Господи!..»

Набожным человеком Казанцев никогда не был, то в данный момент у него возникла потребность прочесть молитву. Замолвить Ему словечко о себе и своём ближайшем будущем…

* * *

Неискушённый в делах, связанных с подпольной революционной борьбой, Казанцев даже не подозревал, что на вверенном ему корабле созрел заговор, во главе которого стоял ни кто иной как старший офицер – его правая рука! Не догадывался командир и о том, что Воблин успел завербовать нескольких сообщников. И теперь, когда Казанцев был изолирован, рядом с мятежным лейтенантом появились три вооружённых револьверами подельника: расцвеченный свежим синяком кондуктор Щипко, квартирмейстер Кобельников и матрос Верейчук.

Первым делом Воблин поднялся на мостик и приказал рулевому чуть-чуть изменить курс – на пол-румба влево. У штурвала стоял квартирмейстер Михель Котта – похожий на медведя увалень, бывший шкипер чухонской шхуны. Ему было немного за тридцать, на флот он попал по мобилизации. В бой не рвался, но был дисциплинирован, нетороплив и обстоятелен. По-русски Котта говорил с сильным акцентом и нараспев; например, фраза «в Балтийском море» в его устах звучала как «фф Палдиски мооре». Матросы любили передразнивать квартирмейстера-чухонца, но тот не обижался. Пожалуй, единственным недостатком Михеля было то, что на берегу он иногда напивался до бесчувственного состояния. Правда, такое случалось относительно редко. Воблин считал Котту потенциально своим сторонником, хотя в целях конспирации его вербовкой заранее не занимался.

Следующим этапом в плане действий Воблина было разобраться с офицерами. Он приказал вестовому Верейчуку собрать весь командный состав миноносца в кают-компании, независимо от того, находятся ли они на вахте или отдыхают. Вскоре за столом собрались Гадд, Хамм, Куролесов и Юрьев. О цели сбора они ничего не знали и недоумевали насчёт повседневной формы № 13 (в перчатках и с кортиками), в коей