Дневник времён заразы - Яцек Пекара

— Если нам придётся выламывать эти двери, пощады не будет никому! — проревел он трубным гласом, пожалуй, ещё более грозным, чем мой.

И представьте себе, милые мои, эти идиоты по ту сторону отворили нам ворота под аккомпанемент заверений в верности и невиновности. А затем отскочили к стенам, где и застыли, дрожа, с опущенными головами, стараясь придать своим лицам жалкое и глуповатое выражение. Вот так и явила себя мощь официального авторитета! В их оправдание можно сказать лишь то, что это были самые обычные слуги, а не солдаты. Разумеется, мы оставили их в покое — с чего бы нам над ними издеваться?

— Спрячьтесь где-нибудь и лучше снимите ливреи, — посоветовал я им. — А то, как толпа сюда ворвётся, могут вас избить, завидев придворные цвета, и не станут разбираться, что вы люди добрые.

Они разбежались, расточая мне угодливые и жалкие благодарности, но одного (видимо, самого важного по положению, ибо у него было самое большое брюхо) мне удалось удержать.

— Архидьякон Касси похитил девушку, — сказал я, крепко сжимая его плечо и глядя ему прямо в глаза. — Ты знаешь, где она?

Он молчал, и лишь губы его дрожали.

— Если ты проводишь нас к девушке, — продолжал я говорить мягко и спокойно, — то мы затем выведем тебя в целости из Обезьяньего Дворца. Ведь ты же не хотел бы сейчас попасть во дворе в руки толпы?

Словно в подтверждение моих слов, из-за дверей со стороны двора донёсся крик, столь ужасающий, будто кого-то там живьём четвертовали. Впрочем, не исключено, что так оно и было…

— Нет, нет, не хотел бы… — заикнулся он.

— Так проводи нас, — всё тем же мягким тоном предложил я.

— Сжальтесь, — простонал он. — Но Его Превосходительство… Он велит содрать с меня кожу живьём.

Шон рассмеялся.

— Архидьякон Касси уже никому ничего не сделает, — с усмешкой констатировал он. — Думаешь, эта толпа выпустит его живым? — обратился он к слуге. — Они пришли за его головой и без неё не уйдут. А тебе остаётся лишь молиться, чтобы заодно не забрали и твою.

— Кроме того, архидьякона здесь нет, а мы — есть, — добавил я отчётливо и холодно, приблизив своё лицо к его. — И это мы сдерём с тебя кожу живьём, здесь и сейчас, если ты нас не послушаешься.

Не знаю, что больше повлияло на решение этого человека — логика Шона или мои угрозы, но он наконец решился и быстро закивал.

— Я проведу вас, куда хотите, — горячо пообещал он. — Но поклянитесь, ради любви Господней, поклянитесь, что выведете меня целым из этого ада…

— Клянёмся, — произнёс я за всех нас и даже приложил левую руку к груди.

На лице слуги отразилось явное облегчение, и он сложил руки, словно для молитвы.

— Да благословит вас Бог, да благословит вас Бог, идите за мной, я всё покажу!

Я был уверен, что если он знает, где Кинга, то приведёт нас туда, ибо был слишком напуган, чтобы обманывать, да и, к тому же, кажется, ясно увидел, что мы — его единственная надежда на спасение. И, похоже, он также понял, что могущество Касси только что рухнуло, и архидьякон не в силах ни помочь ему, ни покарать его. Я опасался лишь, что человек этот может быть либо плохо осведомлён, либо будет так стараться доказать свою полезность, что не осмелится признаться в собственном неведении. Пока мы шли, я расспрашивал его, где находятся покои архидьякона, и он довольно точно всё мне растолковал, объяснив, как найти его апартаменты, состоявшие из нескольких комнат.

За время этого недолгого пути нас лишь раз подстерёг неприятный сюрприз: какой-то заблудившийся солдат Касси — не знаю, по какой причине, ведь мы за ним не гнались и даже не интересовались им, — решил возомнить себя героем и с диким рёвом ринулся прямо на нас, выставив вперёд пику. Я отступил в сторону, чтобы он в меня не попал, а когда он оказался совсем близко, вонзил ему меч прямо в живот. Мне даже не пришлось вкладывать силу в этот выпад: солдат бежал так быстро, что сам же своим напором и насадился на клинок почти по самую рукоять. Он громко и мучительно застонал, и в тот же миг сопровождавший нас слуга закричал от ужаса. Я выдернул меч из раны, и, разумеется, в довершение всего на меня брызнул фонтан крови.

— Чёрт побери! — прорычал я, потому что, стирая с лица кровь, снова разодрал только-только затянувшуюся ранку от лихорадки. А кроме того, у меня теперь были забрызганы куртка и плащ.

— Что за дурак, — произнёс Генрих, с крайним удивлением глядя на умирающего солдата, который ещё бился на полу в предсмертных конвульсиях. — Мы ведь от него даже ничего и не хотели.

А затем мы поспешили дальше. И наконец добрались до места, где, по словам слуги, держали Кингу. Мы встали перед запертой дверью в конце тупикового коридора.

Я, разумеется, нажал на ручку, чтобы не выяснилось потом, что мы штурмовали и выламывали незапертую дверь, но, как и ожидалось, створка даже не шелохнулась.

— Генрих, будь любезен, — обратился я к соратнику, ибо, во-первых, он был самым сильным из нас, а во-вторых, его сапоги выглядели столь внушительно, что, казалось, одним точным ударом он мог бы проломить череп не то что человеку, а даже быку.

Однако дверь, косяк и замок оказались на удивление прочными (должно быть, это была особая комната, вход в которую специально укрепили, ибо трудно было поверить, чтобы так надёжно защищали обычный дворцовый покой), и они выдержали первые удары. И лишь когда Генрих побагровел от ярости и начал бить с поистине недюжинной силой, лишь тогда они поддались и с оглушительным треском рухнули вместе с косяком внутрь.

Первое, что я увидел, была бледная как смерть Кинга. Она стояла как можно дальше от двери, у самого окна (разумеется, зарешеченного), сжимая в руках серебряный поднос, словно щит. Губы её были сжаты, а лицо — застывшее и суровое. Но всё это изменилось, словно по волшебству, когда она поняла, что это мы — те нападавшие, что высадили дверь и с боем ворвались в её темницу. Её лицо озарилось улыбкой облегчения, и девушка одним движением отбросила поднос и бросилась ко мне.

— Ты пришёл за мной, ты пришёл за мной! — выкрикнула она срывающимся голосом. — Я знала, что ты придёшь!

Жаль, что я не был облачён в серебряные, сияющие доспехи и не мог небрежным жестом встряхнуть головой, чтобы волна моих светлых