Дневник времён заразы - Яцек Пекара

мессе, я хочу видеть вас с деньгами в канцелярии Святого Официума. В понедельник утром цена за мою любезность составит уже две тысячи крон. А в понедельник вечером я прикажу вас арестовать.

Я обвел их взглядом. Медленно, останавливая взгляд то на одном, то на другом, а они оба не поднимали голов.

— Надеюсь, меня хорошо поняли, — сказал я и подошел к двери.

Я задержался еще на мгновение на пороге.

— Доброго дня, господа, — сказал я. — Вероятно, вас обрадует весть, что, как говорил мне один нищий, сегодня, похоже, пойдет дождь…

А потом я отвернулся и ушел, ибо добавить было нечего.

* * *

Пуффмайстер и Крумм явились с самого утра.

— Опять они пришли! — воскликнула Хельция. — Лекари то есть.

Я сошел по лестнице и учтивым жестом пригласил обоих лекарей в трапезную.

— Точность — вежливость королей, — сказал я. — Рад вас видеть, достопочтенные доктора.

Пуффмайстер натужно улыбнулся, а Крумм приложил руку к сердцу и склонил голову. Однако, что бы они ни делали, было видно, что настроение у них отнюдь не превосходное. Мы сели за стол, и Пуффмайстер извлек из-за пояса большой, пухлый кошель и с громким звоном положил его на столешницу.

— Мы собрали восемьсот крон, — произнес он таким мрачным голосом, словно был грозовой тучей, надвигающейся на Вейльбург и предвещающей гибель человечества.

— Ибо больше мы не сможем, хоть зарежься, — не менее понуро вставил Крумм.

— Не вижу никаких проблем, — сказал я с улыбкой и сгреб кошель.

Я увидел, как на лицах обоих лекарей появилось облегчение, и мне захотелось рассмеяться их простодушному легковерию.

— Завтра, господа, принесете оставшиеся тысячу двести крон, и все мы будем очень счастливы, — добавил я.

С усмешкой я наблюдал, как облегчение сползает с их лиц, уступая место ошеломлению и страху.

— К-как э-это, тысячу двести? — пролепетал Пуффмайстер, глядя на меня широко открытыми глазами.

— Я ведь предупреждал, что в понедельник сумма возрастет до двух тысяч, не так ли? — мягко напомнил я. — Две тысячи минус восемьсот дает нам тысячу двести, не правда ли? — Я нахмурился. — Если только моя алгебра не успела заржаветь…

— Смилуйтесь, но… — начал Пуффмайстер.

Я поднял руку, прерывая его на полуслове.

— Напоминаю, однако, что до вечера вы, господа, еще можете донести двести крон, и мы будем в расчете.

Сразу после этого я встал.

— А теперь простите, но меня ждут неотложные дела, — вздохнул я. — Что поделать, служба не дружба, а у нас, инквизиторов, так мало свободного времени, которое мы могли бы посвятить столь приятным занятиям, как беседа с вами.

Лекари вскочили со своих стульев.

— А вы примете, мастер Маддердин, долговую расписку из флорентийской конторы, с оплатой в следующем месяце на предъявителя? — быстро спросил Пуффмайстер и вздохнул.

Я сердечно улыбнулся.

— До вечера, — сказал я. — Я приму любую монету с изображением нашего милостивого императора, и даже с ликом василевса или польского короля, лишь бы металл был хорошей пробы, а монеты не обрезаны по краям, — добавил я. — Так что можете не беспокоиться о превосходстве золота над серебром, лишь бы сумма сходилась…

Они направились к двери, и только на пороге Пуффмайстер остановился и обернулся ко мне.

— А если позволите спросить, с вашего позволения. — Испуганный лекарь опустил глаза. — Вы не пересчитаете, сходится ли сумма?

— Я верю вам безоговорочно, уважаемые доктора, — сердечно ответил я. — А если обнаружу неточности, то ведь я буду знать, где вас найти, не так ли?

— Мы не ошиблись. — Он приложил руку к груди. — Ни на одну крону.

— Я дважды пересчитывал, каждую монетку сосчитал, — заверил Крумм.

— Я бы никогда не посмел усомниться в вашей честности, господа, — молвил я.

* * *

Как я и ожидал, оба доктора явились еще до вечера и принесли недостающие двести крон, а потом, все в реверансах, ужимках и поклонах, долго уверяли меня в своей благодарности и преданности. Я избавился от этих мерзких тварей так быстро, как только мог, и пошел в кабинет, где, как я знал, находились Людвиг и Генрих. Оба моих товарища сидели за письменным столом при свете горящего подсвечника, склонившись над документами, и о чем-то рассуждали вполголоса. Увидев меня, они умолкли, и Хайдер кивнул мне.

— Хочешь посмотреть, чем мы занимаемся? — спросил он.

— Если вы будете так любезны уделить мне минутку, — сказал я.

— Разумеется. Все, что пожелаешь. — Шон поднял на меня взгляд.

Я отодвинул документы и книги, занимавшие место на столешнице, и взял тяжелый, поистине тяжелый кошель с монетами. Струя золота и серебра, звеня и сверкая в пламени свечей, разлилась по столешнице. Инквизиторы с удивлением разглядывали ее, пока наконец Людвиг задумчиво не произнес:

— Ну и дела.

— Тысяча крон, — объяснил я. — По триста тридцать каждому из нас, а десять, если вы не против, подарим Хельции за то, что она окружает нас материнской заботой.

Они помолчали с минуту, пока наконец Людвиг не протянул руку и не поворошил пальцами в груде монет.

— Раз уж этот дар свалился нам с небес, — промолвил он, — я дам Хельции из своей доли даже на тридцать крон больше. Я знаю, что ее внучка выходит замуж, и старушка очень беспокоится об этой свадьбе. Может, такой подарок поднимет ей настроение.

— Правое дело — делиться с ближними, когда тебе улыбнулась неожиданная удача и фортуна, — весьма серьезным тоном поддержал его Генрих. — Так что и я дам тридцать крон нашей хозяйке.

— Дорогие товарищи, да благословит вас Господь, ваши добрые сердца и праведные деяния, — сказал я. — Так разделим же эти деньги следующим образом: по триста крон нам, а сто пожертвуем в подарок нашей хозяйке. Вы согласны?

— Мы согласимся на любое твое решение, — сердечно заявил Шон. — Учитывая, как невежливо было бы спорить, раз уж ты — бескорыстный даритель этого состояния. Ха! — На этот раз он зачерпнул горсть монет в левую руку и со звоном пересыпал их в правую. — Добавлю: сколь же неожиданного состояния.

— Не просветишь ли нас, откуда эти деньги? — осторожно спросил Генрих. — Конечно, если у тебя нет такого…

Я поднял руку.

— Уже объясняю, — прервал я его. — Откуда этот доход, вы узнаете из документов, которые я вам оставляю.

Я достал аккуратно сложенные и запечатанные листы бумаги, на которых была запись допросов трех головорезов и мое описание встречи с Пуффмайстером и Круммом, во время которой лекари признались в заказе нападения на дом Баума.

— Вот документы, с которыми вы поступите, как сочтете нужным, — объяснил я. — Можете их сжечь, можете обнародовать, а можете и осторожно стричь овечек, о которых прочтете, до конца их дней.