Геннадий Ищенко - Возвращение

— Ознакомился, — ответил Суслов. — Я не ученый и не хозяйственник, поэтому о многом мне судить сложно. Но и мне видно, что некоторые мероприятия в случае реализации со временем сильно изменят жизнь к лучшему. Вопрос в том, что наши возможности сильно ограничены. Не хватает средств, производственных мощностей, да еще многое на внешних рынках нам просто не продадут. Понятно, что трубопроводы привяжут к нам страны Запада, но это начнется еще только через несколько лет.

— Там есть предложения по внутренним резервам, — сказал Брежнев.

— Видел я эти предложения. Кое-что принять можно, но так кардинально сокращать армию и вооружения я просто боюсь. Мало ли, что оно нам не понадобилось. Может быть, Леонид, оно и не понадобилось, потому что было?

— Ну не настолько мы беззащитны. Ты смотри, что предлагают. Противоракетная оборона у американцев и так оставляет желать лучшего, а применение радиопоглощающих материалов и ложных целей в стратегических ракетах делают их практически неуязвимыми. Зачем они тогда вообще нужны в таком количестве? Как видно из записей, значительную часть ядерных арсеналов все равно придется уничтожить. Для чего их тогда создавать? Только для того, чтобы было о чем торговаться с американцами? Модернизировать то, что есть, а дальше будет видно. По словам Келдыша, уже через пару лет мы развернем производство таких электронных деталей, которые позволят создавать ракеты с разделяющимися боеголовками. Это по ракетам. Численное сокращение личного состава тоже компенсируется изменением структуры вооруженных сил и улучшением качества оружия. Мы, в отличие от американцев, за границей войн не ведем, а война с НАТО, если она будет, начнется с обмена ядерными ударами. Большая армия в этом случае не понадобится. Здесь целый комплекс мер по новым вооружениям. А старые виды оружия нужно срочно продавать, пока на них есть спрос. Позже упадут цены. Кстати, расплачиваться за старую технику могут продовольствием. Нам оно скоро будет нелишним.

— Меры по промышленности и вооружениям более или менее понятны, — сказал Суслов. — А вот социальные вызывают много вопросов. Я хотел поговорить с Геннадием, но он еще не приехал. Не нравится мне там все, если честно. А программа по сельскому хозяйству затормозилась из-за позиции руководства ВАСХНИЛ. С рядом положений они категорически не согласны, по другим пока не определились. Лобанов попросил еще время.

— А что говорят в Проекте?

— Нецензурно говорят. Руководство сельскохозяйственного сектора уверено в своих предложениях, и Грушевой их поддерживает, но он в этом не специалист.

— Какая позиция министерства сельского хозяйства?

— Им пока эту программу не показывали, — сказал Суслов. — Мацкевич и так просит увеличить ему штаты из-за крупных работ, связанных с засухой. Их действительно очень сильно загрузили, так что просьба обоснованная.

— Вы не слишком решительно взялись за чистку партийных рядов? — спросил Брежнев. — Не проходит дня, чтобы мне кто-нибудь не плакался. Неужели действительно все так плохо?

— Нет, — ответил Суслов. — Не так плохо, как показалось вначале. Такой гнуси, которую однозначно нужно убирать, а то и сажать, мало. Но вот обеспечить постоянный контроль работы партийных кадров просто необходимо. И жизненно важно искоренять семейственность. Действий преступного характера мало, а вот блат и протекции – этого хватает. Во все обкомы разосланы инструкции, пусть изучают. Снимать будем к чертовой матери, невзирая на заслуги. По-другому просто не получится.

— Ты знаешь, как тебя кое-кто стал называть? — спросил Брежнев.

— Знаю, — криво усмехнулся Суслов. — Как я тебе тогда говорил, так и называют – инквизитором. И это мы еще только чистим Россию и Узбекистан. Мне страшно подумать, сколько работы по другим республикам. Я при жизни точно не закончу. Кстати, нужно ограничить прием в аппарат ЦК бывших работников ЦК комсомола. Есть причины.

Поезд прибывал в Москву рано утром на Казанский вокзал. Здесь нас уже ждала «Волга» с Виктором за рулем. Сергей проводил до машины и попрощался. Через полчаса мы уже подъехали к дому. Была пятница седьмого июля, и до окончания отпуска у отца осталось два дня.

— Загорели, как негры! — сказала Надежда, когда мы сразу после приезда зашли в ее квартиру. — А Люся, кажется, поправилась.

— Я же тебе говорил, что нечего столько есть масла! — пошутил я, уворачиваясь от тычка локтем. — Скоро не пройдешь в дверь. А где Оля?

— Где-то бегает. У нее, в отличие от вас, уже много друзей. Вы мне скажите, когда будете подавать документы в институт? Когда вступительные экзамены?

— С первого августа, — ответил я. — А документы подадим сразу же после выходных. А вы когда в отпуск?

— В понедельник уезжаем. Так что вам будет задание поливать цветы и убирать в квартире. Можете ее занять на время нашего отсутствия и попробовать пожить самостоятельной жизнью. Только ты его голодом не умори.

Вечером, когда со службы пришел Иван Алексеевич, и приехала с работы сестра, собрались все вместе и пообщались за чаем с пирожными. Выходные просидели дома. Делать было особенно нечего, поэтому я часто включал радиоприемник в надежде услышать что-нибудь интересное. Еврейская тема по-прежнему занимала центральное место в передаче «Голоса Америки», но ничего нового они не сообщали, разве что сказали о том, что визит советского премьера Косыгина в США прошел безрезультатно. Но этого и так следовало ожидать. Непонятно, зачем Алексей Николаевич вообще туда сейчас полетел. Другие новости тоже были. Так сообщили, что в Советском Союзе на сорок девятом году жизни от острой сердечной недостаточности скончался член союза писателей СССР, видный борец за гражданские права Александр Исаевич Солженицын. К этому сообщению добавлялась пара комментариев, в которых высказывались сомнения в естественных причинах смерти. В выпуске газеты «Правда» за седьмое июля на последней странице я нашел сообщение о еще одной смерти. В Праге на сорок шестом году жизни в результате болезни скончался секретарь ЦК коммунистической партии Чехословакии Александр Дубчек. Что за болезнь вырвала из рядов чехословацких коммунистов их товарища, в газете не сообщили. Мне никто не говорил, как именно использовали мои записи, только пару раз Брежнев и Грушевой обмолвились о Проекте и о масштабах работ. Я прекрасно понимал, что с таким государством, как СССР, которое обладает огромной инерцией, каких-то быстрых изменений ожидать трудно, и результаты реально появятся только через год-два, а то и позже, но в любом случае, как бы ни сработали сотрудники Проекта, разница с тем, что было в мое время, должна быть значительной.

В понедельник я вызвал машину, которая отвезла Черезовых на Казанский вокзал. Они уезжали в Пермь с пересадкой в Ростове-на-Дону. Лететь самолетом Надежда категорически отказалась, она их панически боялась. После этого Виктор вернулся за нами и отвез во ВГИК. Мы прошли в приемную комиссию, где нас сразу же узнали.

— Давайте ваши документы, — сказала молодая женщина с грубоватыми чертами лица. — Присядьте на стулья, я ненадолго отлучусь.

Вернулась она через десять минут с молоденькой девушкой, которая заняла ее место за столом.

— Идите за мной! — сказала она нам и отвела в большую комнату непонятного назначения, которая, как я узнал позже, была актерской студией.

За стоявшим в углу письменным столом сидел почти лысый мужчина лет шестидесяти с усиками, длинным носом и добрыми глазами.

— Здравствуйте, ребята! — поздоровался он. — Хотите у нас учиться? На каком факультете?

— Извините, — обратился я к нему. — Мы можем узнать, с кем говорим?

— Сергей Аполлинариевич Герасимов, — представился он, с интересом уставившись мне в лицо.

— И из-за чего нам такая честь? — спросил я. — Абитуриентов принимает завкафедрой и один из столпов отечественной кинематографии. Вам по-поводу нас звонили?

— Был звонок, — не стал он отрицать. — Из тех, которые я игнорировать не вправе.

— Тогда будет большая просьба о нем забыть и взять у нас документы, как и у всех прочих. Поступить мы хотим на актерский факультет.

— А почему ты так настроен против небольшого послабления, о котором меня, скажем так, попросили?

— Потому что нам у вас учиться, потому что об этом могут узнать другие студенты, потому что я принципиально против протекций. Продолжать?

— А вы что скажете, девушка? Людмила, кажется?

— В этом у нас одно мнение на двоих, — ответила она. — Не думаю, что ваш экзамен будет так уж трудно сдать. Вот не вылететь потом…

— Браво! — сказал он Люсе. — Вы умница. Поступить не так легко, но доучиться до выпуска гораздо труднее, здесь вы правы. Иной раз половина студентов отсеивается, особенно на актерском. Но вас я бы принял и без того звонка, есть у меня такое право, а на вас я уже налюбовался на экране и примерно представляю, на что вы способны. Это хорошо, когда актер обладает такими вокальными данными. У вашего друга они слабее, но вот сценическое мастерство развито хорошо. Если вы действительно хотите учиться на нашем факультете, я могу вас зачислить в свою студию. Поверьте, что экзамен в вашем случае это пустая формальность а, если об этом узнают, все поймут правильно. Не вы одни такие. Так что считайте себя уже зачисленными, приходите первого сентября и постарайтесь заниматься так, чтобы не вылететь из института. Если докажете свою непригодность, вам никакой звонок не поможет, сами не захотите остаться. Договорились?