Печать Мары: Пламя. Книга I - Дарья и Алексей Домбровские

легким акцентом. Он периодически отодвигал от себя сидевшего рядом с ним старичка, который приставал к нему с нескончаемыми вопросами о житье-бытье в Польше и Литве. Староста плохо слышал, поэтому так и норовил притиснуться к литвину поближе, обдавая Василя винным духом и запахом лука, которым он активно закусывал.

Гуляли уже третий час кряду, так что все собравшиеся были веселы и изрядно пьяны. Обмывали новую вотчину Силина и его скорый отъезд. Окладчик из Заливов, Сенька Артемов, поднялся, слегка пошатываясь, хотел было что-то сказать. Он потом глянул в кубок и, увидев там пустоту, протянул руку в сторону суетящихся вокруг стола служек. Быстро подскочивший парнишка наполнил порожнюю посуду мутноватым хлебным вином. Сенька удовлетворенно крякнул и стал уже садиться, но спохватился, прокашлявшись, начал тост.

— Ну что, други мои! Скажу, что наш Николка герой! Все ж слыхали, как разборщик вчера сказывал! Под Челядью вон как, знамя польское взял. Да и сам посечен изрядно был, а знамя взял! Так что… за Николку!

Гости пьяно подхватили, с шумом поднимаясь с мест.

— За Николку! За Силина!

Все дружно выпили и начали садиться, как тут Гордей Дурдин, известный забулдыга, пустомеля и задира, негромко, но в то же время достаточно четко, чтобы слышали не только ближние соседи, пьяно улыбаясь, произнес:

— Да на Кушликовых горах он не только знамя взял, да еще и Васильку-литвина. А тот так прижился на Николкиных харчах, что в Литву свою силой теперь и не загонишь!

Гордей обвел немного притихших гостей взглядом и поднял чарку.

— За хлебосольство! За Николку!

Служки засуетились, подливая торопливо в призывно поднятые бокалы, чарки и кубки. Гордей, довольно улыбаясь, высоко поднял руку, расплескивая из чарки недопитое, и ткнул ею в сторону Василя.

— О-о-о-о-о! Смотри! И ты тут, Василька, сын приживалкин!

Василь подскочил со своего места. Безразличное, немного скучающее выражение вмиг слетело с его лица, как отброшенная скоморошья маска. Рука рванулась к висевшей на боку сабле. Если бы не староста и поп, повисшие на Василе, он был бы уже около Гордея. Сосед Дурдина резко дернул того за рукав, и Гордей шумно опустился на свое место.

— А что не так сказал-то? — бубнил Гордей, но снова подняться не решался.

Тем временем Василь, который скинул с себя соседей, все-таки вышел из-за стола. Если бы не его красное от злости лицо, можно было подумать, что ничего не происходит, просто гость вышел размяться после долгого сидения. Василь шел неторопливо, мягкой пружинистой походкой.

Гордей, стряхнув с плеча руку соседа, также встал, по-прежнему улыбаясь. Он с трудом перенес ногу через лавку и отошел от стола, слегка пошатываясь и держа руку на рукояти сабли.

— Что пан хочет? — Василь говорил подчеркнуто спокойным тоном.

Гордей смерил противника взглядом и усмехнулся:

— Вот, ведь… па-а-а-ан. Па-а-ан хо-о-очет?

Василь молчал.

Улыбка слетела с губ Гордея, он сморщился и заговорил сквозь зубы:

— Пан хочет, чтобы ты, сучонок польский, сдрыснул отсюдова побыстрее. Хорош тебе девок наших портить!

Гордей был выше Василя, поэтому литвин вынужден был поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза. На лице Василя заходили желваки, но было видно, что он еще сдерживается. Зато Гордей не унимался и распалялся все больше и больше:

— Что? Что вылупился на меня? Маркела дочку кто спортил? А у Феофана сестра сохнет по тебе, черт окаянный! У-у-у-ух я тебя…

Рука Василя плавно охватила рукоять сабли. Гордей, с неожиданно резкой для пьяного прытью, выхватил свою саблю из ножен, но появившийся рядом Силин поймал его руку.

— Ну ты, Гордей Савелич, ну и ты, Василь, ну что ругаться! Ну все, хватит уже. Хорош, хорош…

Силин крепко нажал на руку Гордея, вдавливая его саблю обратно в ножны. Дурдин пробовал сопротивляться, но потом сдался. Сабля с шумом зашла в ножны, Гордей скинул руку Силина, бормоча что-то себе под нос.

— Гордей, не порть мне праздник. Го-о-ордей?

Силин хлопнул Дурдина по плечу. Тот только нервно передернулся, но Силин оставил руку на плече буяна.

— Гордей! Ты слышишь? Знатный день у меня! Хорош, понял?

Гордей недовольно скривился и пробурчал:

— Понял, понял…

Он таки скинул руку Силина и выпрямился. Василь, до этого момента стоявший молча, удовлетворенно кивнул и двинулся мимо стоявших мужчин. Он проходил так близко, что Дурдин не удержался. Он хотел задеть литвина плечом, да так, чтобы это выглядело непреднамеренно и случайно. Василь же совершил незаметное, неуловимое глазом движение, и Гордей, промахнувшись, потерял равновесие и под смех собравшихся сделал несколько быстрых неуклюжих шагов вперед, чтобы не упасть.

Он таки устоял на ногах, быстро развернулся и с перекошенным от злости лицом двинулся в сторону Василя.

— Гордей!

Голос Силина звучал веско, не со скрытой, а уже с явной угрозой.

Гордей зыркнул на Силина, пристально посмотрел на обернувшегося в его сторону Василя, махнул рукой и тихо, чуть слышно, прошипел:

— Сучонок… Раздавлю тварь. — И громко добавил: — Ну ты что, Николай Парфеныч, мы ж не со зла. Так балуемся…

Речь Дурдина снова стала пьяной, как будто язык, точно по волшебству, опять начал чуть заплетаться. Силин подошел к Гордею, обнял и повел к месту за столом, за которым тот недавно сидел. Василь еще постоял, потом развернулся и вышел из горницы.

Пока Николка усаживал Дурдина, вновь оживился изрядно захмелевший окладчик из Заливов.

— Николка! Николка-а-а-а!

Силин поднял голову и посмотрел в сторону Сеньки.

— Николка, саблю свою покажь нам. Ту, которую под Кушликами отбил… Заговоренную.

От неожиданности Силин немного растерялся.

— Ну скажешь тоже, заговоренная. Только если с чЕсной??? молитвой, так это может. А так… Сабля как сабля.

— Ну уважь общество! Покажь саблю!

Обернувшись к соседям, Сенька понизил голос до громкого шепота, слышного, впрочем, и на дальнем конце стола, зашептал:

— Лях, тот, чья сабля до этого была, вот злющий был. Чистый аспид! Николку-то крепко посек тогда. Да…

Сенька многозначительно кивнул и принялся задумчиво что-то чертить на столе недоеденной куриной ножкой.

— Да… аспид!

Тем временем Силин начал снова отнекиваться, но потом махнул рукой и подошел к большому сундуку, стоявшему недалеко от красного угла. Он поднял тяжелую, окованную широкими железными полосами крышку и достал завернутый в ткань продолговатый предмет. Силин аккуратно, как будто боясь потревожить содержимое, развернул слои плотной фряжской ткани и вынул саблю в простых потертых ножнах.

Староста Омутищ, которого все знали как Антипыча, через оставленное Василем место пододвинулся поближе к нечаевскому попу отцу Сергию и горячо зашептал, обдавая батюшку волной перегара:

— О… смотри-ка, отче, даже брать ее в руки боится! А говорит,