Трудовые будни барышни-попаданки 5 - Ива Лебедева

доверие, восстановленное после истории с «греческим кораблем», на глазах превращалось в сосульку, внесенную в дом и брошенную на печку.

Что сказать? Что делать-то? Пусть сейчас произойдет что угодно, только наша дружба не растает. И не пострадает моя миссия…

— Что это, маменька? — с искренним удивлением спросила дочка.

Верно, уж очень сильно я углубилась в мысли. Потому что поняла: это не особо одиозный порыв ветра, а рожок. Новый сигнал, уже совсем близко.

И почти сразу в дверь застучали и раздалась жалобная мольба:

— Помогите, спасите, Христа ради!

Как связаны труба и крик? Неужели моя импровизированная молитва услышана? И не будет ли хуже по ее последствиям?

Глава 7

Дверь открылась. На пороге стояли трое. Первый, юнец в шинели, вошел. Смотритель пытался войти следом и при этом не дать проникнуть девице, хватавшей его за сюртук.

— Куда лезешь, дура! Человек к государю едет!

— Пусть царю доложит, как людей без суда смертной казнью казнят! — воскликнула девица, готовая скорее оторвать полу сюртука, чем отцепиться.

— Не доложит он, глупенькая! — в отчаянии воскликнул смотритель. Не будь девица в более-менее приличной, хоть и распахнутой шубе и в хорошем платьице, пожалуй, ударил бы ее, но не решался.

— Чаю, водки, калач, всё мигом! — распорядился визитер, делая вид, будто драма творится в другом измерении, а не двух шагах от него.

Увы, смотритель прав. Фельдъегерь не выслушает встречного, не возьмет прошения. Девиз Фельдъегерского корпуса: «Промедлить — значит потерять честь». Поэтому государев гонец задержится на станции ровно на столько, сколько нужно, чтобы запрячь новых лошадей. Пожалуй, это единственное подразделение, обмундированное с маломальским учетом погодных реалий: перчатки из оленьего меха, брюки из лосиной шкуры, сюртук, подбитый волчьим мехом. А в остальном — никакой пощады. С недавних пор положена им курьерская повозка упрощенной конструкции, безрессорная, так как рессоры — самый слабый элемент любого экипажа и ломаются чаще всего. Людское здоровье от такой езды тоже ломается, потому и в отставку фельдъегерям позволено выходить через шесть лет службы.

Что же касается смотрителя, он властен лишь над лошадьми и ямщиками. Так что несчастной если и надеяться здесь, то только…

— Барыня, спасите! Надо начальство известить о беззаконии! Сделайте что-нибудь!

— Маменька, а ведь, кроме нас, сейчас никого нет, — сказала Лизонька. Так спокойно, что девица прервала стенания. Ну а я вспомнила недавние мудрствования, что помогать и спасать полагается лишь в том случае, если профессиональные спасатели отсутствуют.

Я вышла из секундного ступора. Мгновенно возник алгоритм действий.

Обернулась к девушке.

— Эмма Марковна. А ты?

— Татьяна. Эмарковна, пожалуйста…

— Танюша, расскажи, что случилось. Четко, понятно, кратко. Тогда попробую помочь.

Девушка всхлипнула, выдохнула. И принялась говорить, без отступлений и запинок, будто диктовала либретто, понимая, что у слушателя лишь три-четыре минуты прочесть этот текст в театральной программке в антракте.

Итак, она звалась Татьяной и была приживалкой непонятного происхождения у князя Бабанова. Барин хотел ее растлить — не первый подобный грех его сиятельства. Друг-ровесник узнал, предупредил, помог скрыться, был схвачен, измучен и брошен в княжескую темницу без обогрева. Барин даже не ищет беглянку — пусть сама решит, скрываться ли дальше, зная, что друг в одной рубашке лежит на ледяном полу.

Почему же Татьяна бросается ко всем подряд в надежде на защиту?

— Его даже губернатор боится, — всхлипывая, пояснила Таня.

— Значит, — так же спокойно сказала Лизонька, — кроме нас, помочь некому. Собираемся?

— Да, — кивнула я. И тихо добавила: — Собираюсь.

* * *

Не прошло и получаса, как я покинула станцию. Уже скоро нам предстояло съехать с большого тракта и направиться в княжеские владения, поэтому на первом возке сидела Татьяна — показывать путь в ночи.

В очередной раз я восхитилась своими спутниками. Проснулись легко, узнали, что предстоит важная поездка, и быстрехонько собрались. Еремей был проинструктирован насчет особого поручения, поэтому на козлах не сидел.

Все эти полчаса я спорила с собой. Права ли я была, что оставила Лизоньку на станции? Это разумное решение было немедленно атаковано ворохом возражений, в первую очередь рациональных. Станция не гостиница, номеров нет. Оставить ребенка не с кем, в моей задуманной комбинации своя функция у каждого слуги. Я, супруга товарища министра, чиновника 3-го класса, не должна бояться отставного полковника, пусть и известного самодурством на всю губернию.

И еще сильней был голос инстинкта. Я не хотела расставаться с Лизонькой. Даже ненадолго. Заранее ощущала свой страх, свою тревогу, которая тигрицей вцепится в меня, едва станция скроется из виду.

Нет уж. Иногда приходится брать рассудок с предрассудком, сжимать в один ком и отбрасывать. Скрипя зубами и скрепляя сердце.

Сначала я оторвала смотрителя от самоварных хлопот и протянула несколько ассигнаций.

Потом подошла к дочери:

— Лизавета, ты остаешься. И сама понимаешь почему. Мне предстоит очень непростой и неприятный социальный контакт.

Лиза, готовая возмутиться, взглянула с удивлением. Я и Миша редко употребляли в разговорах термины из будущего, но дочка слышала и знала. Значит, разговор очень серьезный.

— Когда твой брат тайно пробрался на корабль, мне пришлось нелегко — спасала людей и думала о малыше в каюте. Сейчас ситуация еще сложнее. Ты должна остаться, чтобы я каждую секунду думала, как спасти несчастных из рук тирана, а не о том, что ты сама можешь оказаться в его руках. Я договорилась со смотрителем, у тебя своя комната и Зефирка. Обойдись на полдня без няньки, и это будет очень большой помощью с твоей стороны.

Лицо дочери подрагивало, губы шевелились, будто она готовилась возражать. Но кивнула и тихо сказала:

— Маменька, сделай что надо и возвращайся.

Перед отъездом мы расстались с фельдъегерем. Я представилась, и, хотя Фельдъегерский корпус моему супругу не подчинялся, курьер любезно согласился передать в Санкт-Петербурге два конверта в МВД. Историю с Татьяной кратко изложила я, а Лиза за это время так же деловито набросала пояснительную записку к конверту Степана. Писали мы быстро, фельдъегерь допил чай и ушел, дожевывая калач.

Я тоже выпила чаю, чтобы не дрожать в ночном путешествии, которое перешло в утреннее и дневное — дорога занесена, двигались медленно. Татьяна начала превращать либретто в развернутый роман.

Я слушала, и моя обида на непредвиденную задержку в путешествии понемногу уступала гневу. И, конечно, радости, что ребенок остался на станции.

За неполных десять лет путешествий по России нагляделась на дикое барство,