Комсомолец - Андрей Анатольевич Федин

свободный парень. А будет ли он свободным, когда вернемся из колхоза, это уже не факт. Смотри, уведут парня. Вон, как ему уже глазки строят. Герои – это штучный товар, на каждом углу не валяются и редко остаются бесхозными.

– Что ты болтаешь! – сказала девица.

Тут же спросила:

– Кто уведет? Олька Фролович, что ли? Эта рыжая и тощая?

Посмотрела на бодро ворковавшую с парнями студентку фотографа. Недоверчиво ухмыльнулась. Вцепилась в поручни на спинке переднего кресла, не постеснявшись отодвинуть голову сидевшего впереди нее паренька. Прислушалась к рассказу рыжей. Не знаю, что она услышала (до меня доносились лишь обрывки фраз), но Боброва нахмурилась. И взглянула на Фролович уже иначе: как на соперницу.

– Ей этот… второй понравился, – неуверенно сказала она. – Могильный. Заметно же. Вон как она на него зыркает.

Я не продолжил беседу с Бобровой. Потому что вдруг сообразил: видел лицо этой девчонки раньше. Как и лица Вячеслава Аверина и Павла Могильного. И понял, почему не сразу опознал в своем отражении Александра Усика.

Среди бумаг, что я видел в папке с надписью «Комсомолец», была одна фотография, большая (форматом восемнадцать на двадцать четыре), черно-белая, но неплохого качества, хоть и местами пожелтевшая. На ней Светлана Пимочкина стояла по соседству с тем самым Комсомольцем; едва ли не прижималась к нему плечом. Выглядела счастливой. Людмила Сергеевна тогда сказала, что других фотографий Александра Усика в альбоме покойной сестры не нашла. Только эту, сделанную на фоне новогодней елки.

Я прикрыл глаза, попытался воскресить в памяти все, что видел на том фото. Всех.

Пимочкина и Комсомолец стояли в самом центре снимка, создавалось впечатление, что они держались за руки. Улыбались. Казались примерно одного роста: должно быть, девчонка нацепила обувь с высокими каблуками. Платье Светланы украшала мишура и бумажный серпантин. Усик же словно только вернулся с улицы, где гонял с приятелями в футбол: не выглядел нарядным. Я сообразил: не сразу узнал его лицо из-за дурацкой шапки, отвлекавшей на себя внимание, буденовки.

«Буденовка», – мысленно повторил я. Суконный шлем со складывающимися бортами и большой звездой над козырьком, именно в таком был Комсомолец на фото. О цвете шлема и звезды на нем я мог только догадываться (благо видел подобные штуковины в старых фильмах). Головной убор Усика показался мне нелепым и странным еще при первом знакомстве с фотографией, совсем не подходящим для новогоднего костюма. Он сильно отвлекал внимание от лица парня, делая то незаметным при первом взгляде на фотографию.

А вот от лиц двух других парней, что стояли на снимке по правую руку от Комсомольца, внимание ничто не отвлекало. Напротив: их улыбки притягивали взгляд. Да и их одежда пусть и была в стиле ретро, но гармонировала и с елкой, и с нарядами девчонок. Не постеснялись парни и украсить себя серпантином. Додумались не нахлобучивать на голову странные шапки со звездами. Потому я и сумел сейчас воскресить их лица в памяти. Рядом с Усиком на том фото стояли Пашка Могильный и Славка Аверин.

«Ух ты ж, как интересно, – подумал я. – Получается, та Пашкина фраза: „Тебя ведь Олей зовут?”, прозвучала не впустую. Усик, Аверин и Могильный жили в одной комнате. До Нового года успели сдружиться – это понятно. Оказались на одной новогодней вечеринке. Кто-то из них замутил с Пимочкиной или Фролович. Уж не Комсомолец ли? Понятно, почему Ольги Фролович не было на фотографии: она фотографировала. А вот как оказалась на том снимке Боброва? Сумела все же охмурить Славку?»

Я покосился на свою соседку по автобусу. Темные волосы, короткая прическа, маленький нос – никаких отличий от той нахмуренной дамочки, что была на новогоднем фото рядом со Светланой Пимочкиной. Без сомнения, на то фото с Комсомольцем затесалась и Боброва. Три парня и две девицы под елкой… три девицы, если учитывать Олю-фотографа. Мысленно тут же вообразил три счастливые пары… Вот только на том фото студенты не казались влюбленными парочками (если только Усик и Пимочкина).

«Усик и Пимочкина мутили любовь? – подумал я. – Не на попытке ли форсировать события парень схлопотал аморалку? Светке не понравилось? Или… он решил развивать отношения, но не с ней?»

Я снова взглянул на Боброву. Заурядная мордашка. Да и фигура… средняя, но слишком уж мощная. Не сумел представить ее и тщедушного Сашу Усика идущими по улице, держась за руки (или в нынешние времена не принято держаться на людях за руки?). Комичная получилась бы картина. С ее мускулатурой она Комсомольца и на руках смогла бы носить, особенно не напрягаясь.

Ухмыльнулся.

Скорее уж я видел рядом с Бобровой не Комсомольца, а героя битвы на Даманском Славку. Тем более что девица уже мысленно застолбила для себя место рядом с ним. И, судя по ее серьезному взгляду, за это место она поборется. Если преодолеет стеснительность. Хотя… успех бы я ей не гарантировал, потому что на том новогоднем фото она и Аверин не казались влюбленной парочкой.

Мои размышления прервал громкий крик усатого доцента.

Он не только разогнал мои мысли, но и заставил замолчать первокурсников.

– Так… студенты, занимаем места! Больше никого не ждем!

Доцент кивнул водителю. Уселся на сиденье, где раньше стояла большая сумка. Рядом с той самой приглянувшейся мне студенткой, обладательницей заплетенных в косу светлых волос, Нежиной. Пригладил усики, положил на колени тетрадь со списком студентов. Помахал рукой – отогнал от себя клубы табачного дыма (водитель пыхтел папиросами без перерыва).

Шумно закрылась дверь автобуса.

– Отправляемся! – скомандовал доцент.

* * *

Автобус поехал – дребезжа, подпрыгивая и раскачиваясь: настоящее чудо техники. Затрудняюсь вспомнить, когда в прошлый раз имел удовольствие прокатиться на подобном шумном транспорте. Пол под моими ногами завибрировал. Запах выхлопных газов в салоне усилился. Но ненадолго: через приоткрытые форточки хлынул свежий воздух, лишь слегка пахнувший табачным дымом. Разговоры в салоне продолжились – из-за дребезжания они стали на порядок громче. Снова забренчала гитара, то и дело раздавался девичий смех.

Я отвлекся от раздумий, с интересом смотрел за окно на знакомую и в то же время почти неузнаваемую улицу. Проспект Ленина – главная улица Зареченска. И невероятно длинная. Потому что сам город… в девяностые он был протяженностью в тридцать пять километров – тонкой кишкой тянулся от шахты к шахте. В советские времена в Зареченске работали семнадцать шахт (рядом с каждой – свой микрорайон). В девяностые – только тринадцать. Когда я интересовался этим вопросом в две тысячи семнадцатом году, рабочими оставались девять.

Поначалу я просто тешил любопытство: уж очень странной