Овечки в тепле - Анке Штеллинг

понимаю» или «Как-нибудь уладится», или «Не так уж и плохо», «Всё обойдётся».

Теперь формула гласит: «Ничего не будет хорошо», «Довольно, чёрт возьми» и «Всё к свиньям».

Я буду называть вещи своими именами и больше ничего не сдерживать.

В то короткое время, что мне ещё осталось, пока не начал звонить домовладелец и толпами водить по квартире новых потенциальных арендаторов, я непрерывно буду говорить правду, и я уже сейчас замечаю, насколько благотворно это на меня действует. Мне плевать на неправильное отображение времени на экране ноутбука, сейчас закурю ещё одну сигарету, и…

Уже звонят из школы и говорят, что у Джека болит голова.

– Да, хм, – отвечаю я.

– Да, вот именно, – говорит секретарша, – он даже плачет.

– Да, хорошо, – говорю я, – он простудился.

– Вам надо прийти и забрать его, я не могу отпустить мальчика одного.

Если Джек плачет, я бессильна. Если секретарша вызывает меня, я не могу отказаться; мои воспоминания о том, что я сама, когда болела голова или что-то другое, всегда шла домой одна, вооружившись печатным бланком, который мы называли «вольной грамотой», – эти воспоминания могут меня обмануть: разве можно сравнивать тогда и сейчас?

Нет никакой правды без удостоверения, нет никаких свидетелей, которые могли бы вспомнить себя так же, как я, и даже если они есть: сегодня действуют другие правила. Я больше не ребёнок, а мать и должна, чёрт побери, радоваться, что не случилось ничего похуже.

Как только мы с Джеком покидаем секретариат, мой сын начинает по-настоящему плакать и показывает мне свою сломанную скобку-пластинку для зубов.

Если Джек плачет, я бессильна. Если он плачет, оттого что боится меня и моей реакции, мне остаётся только одна возможная реакция: успокоить, уговорить, преуменьшить.

Может, эта пластинка когда-то и стоила нам денег. Может, я и воздвигала грозное здание из предупреждений, вздохов и сокрушений при изучении счёта за её изготовление, из своего плохого настроения в приёмной ортодонта – но это здание моментально рушится, как только я вижу его поплывшие глаза и дрожащую нижнюю губу. Я беру назад все свои слова, я сделаю всё, всё оплачу, только бы он – пожалуйста, пожалуйста – перестал плакать.

И он перестаёт.

Джек ложится в постель – заспать этот шок и головную боль; я звоню стоматологу и записываюсь на приём.

Разумеется, я могу оплатить эти брекеты. Я смогу высидеть долгие часы в ужасной комнате ожидания, читая журналы про мотоспорт или разглядывая рыбок в заросшем водорослями аквариуме или подручных ортодонта, пробегающих на своём резиновом ходу в комнату отдыха, чтобы наскоро перекусить там или поделиться новостью.

В это время моё плохое настроение упрочняет вокруг меня новый фундамент для грозного здания, но такова уж наша участь – моя и Джека, – которая нас связывает. Родительская забота – детская зависимость.

А чего же я, извините, ожидала?

– Известно же, что дети иногда и болеют.

– Что брекеты ломаются.

– Что комната ожидания не самое приятное место.

Да, верно. И вообще: мой Джек! Такой одиннадцатилетний подросток с проволочкой на резцах и размазанными по щекам слезами – просто само очарование материнской проекции. Иметь такое живьём – разве не круто?

А то, что я хотела, собственно, написать сегодня, оставлю на вечер; мне уже пора выходить, забрать Линн из садика. День короток, если его прерывают школьная секретарша и стоматолог-ортодонт, если он разрезан ограниченным пребыванием ребёнка в садике – «сама виновата, вот и расплата».

Меня никто не принуждал рожать детей.

А вот принуждал.

Но мне об этом некогда распространяться, надо бежать прочь из моего чуланчика, я уже на тротуаре.

Встречные тащатся с детьми, которых они уже забрали из садика, и с колясками, в которых лежит по новенькому младенцу, останавливаются у булочной, перед дверью которой скопилась уже гроздь этих колясок.

И я думаю: слава богу, что я не отлынивала от деторождения. Иначе кто мне купит булочку, когда я состарюсь? Возьмёт меня за руку, когда мне придётся обходить такую группу людей на тротуаре? Совсем одной мне пришлось бы со своими ходунками на колёсах сворачивать в водосточную канавку – либо ждать, когда кто-нибудь сам заметит, что мне надо проехать.

Дети – моя страховка на старость; сперва я их веду, потом они меня.

Дети – это моя банда; я её создатель и предводитель, со временем я стану её почётным членом, а они возьмут руководство на себя.

В детском саду меня подстерегает чувство, что эта перемена уже наступила. Как робкая помощница по хозяйству, которая приехала в страну изучать язык и нанялась в семью, я молча стою в сторонке и жду, когда Линн меня заметит, даст знать воспитательнице, что за ней пришли, и поведёт меня в раздевалку.

Десять лет назад, когда я ещё забирала здесь Беа, было иначе. Я маршировала в садик в полноте своих материнских сил, оживлённо жестикулировала, возбуждённо болтала с другими матерями, а потом с ними же вместе шла догуливать на детскую площадку: тесно связанная с ними в прилежании, отваге и ответственности за будущее поколение. Когда же это всё переменилось?

– Где начинаются деньги, там кончается дружба, – забрасываю я пробный камень уже за дверью, когда Линн снимает замок со своего детского велосипеда. Линн не реагирует, её не затрагивает сама по себе эта мудрость, не привязанная к истории.

Линн садится на велосипед и катит впереди меня. Её шарф свисает так низко, что того и гляди попадёт в спицы колеса и его туда затянет; здесь предостережения опять же бессильны, пока не грянула беда – или пока ей не расскажут историю гибели Айседоры Дункан. Я бегу за Линн, догоняю её, на ходу оборачиваю ей шарф вокруг шеи.

Она тормозит у группы людей перед булочной.

– Ну хорошо, – соглашаюсь я.

Притом что детский врач на последнем медосмотре уже предостерегала меня: никаких промежуточных перекусов! Иначе Линн не впишется в график веса.

К счастью, в нашем доме нет лифта. Полкусочка своей булочки Линн уж точно потратит на подъём по лестнице.

Список для меня самой – в ближайшее время отработать:

Определение «свободной воли».

Психология разочарования.

Парадоксально или, наоборот, закономерно, что те, кто пришёл к пониманию слишком поздно, особенно отличились в просвещении других?

Из каких данных берётся тот график веса в жёлтой книжечке обследований ребёнка, который считается «нормальным»?

И: перестать наконец говорить «наш дом».

Мне очень жаль, что здесь всё кажется таким клочковатым и рваным. Мне бы хотелось в этой книге больше логичности, видимого единства, утешения для всех, кто в