Овечки в тепле - Анке Штеллинг

поиске. Но такова уж я, и больше я не буду делать вид, будто у меня те же условия, как, скажем, у Мартина Вальзера.

Я могу обозначить «письменным столом» ту доску, которую сама при помощи распорных дюбелей закрепила между двумя хлипкими стенками моей кладовки, могу и впредь говорить о «моей» кладовке, тем самым присваивая её; я главная героиня истории, кроме того, ещё и рассказчица, да к тому же писательница по профессии!

Но прежде чем приписать себе потерю моей квартиры и существование моих детей, я должна ещё приготовить ужин, помыть их ланч-боксы для бутербродов, проверить их школьные ранцы, остричь им ногти, наорать на них, добиться выполнения нескольких договорённостей и сделать несколько обращений, немного почитать вслух, потом проследить за чисткой зубов, а лучше всего дочистить их как следует, а потом завинтить тюбик, повесить полотенца и снова наорать. Потом извиниться за то, что наорала, поднять из углов брошенную одежду и аккуратно её сложить, поправить одеяла, сбившиеся комом в пододеяльниках, принести им воды попить, найти требуемые мягкие игрушки и поцеловать на ночь. Не бойтесь, я не жалуюсь, сама виновата. Зачем я родила всех этих детей? Только когда они уже спят, придёт ответ на этот вопрос; только когда пишу, я снова могу утверждать, кто я есть.

Именно поэтому перед вами нечто противоположное правильно выстроенному, элегантно скомпонованному роману.

«Хорошо сложена и элегантна».

Хорошо сложена по меркам 90–60–90, ради которых Деми Мур удалила себе два нижних ребра; элегантна в шёлковых чулках и платье-футляре, в которое не только надо влезть, но и обзавестись им ещё надо, а потом ещё и уметь его носить.

Меня зовут Рези, мой муж – Свен, а наших детей зовут Беа, Джек, Киран и Линн, и им сейчас четырнадцать, одиннадцать, восемь и пять лет. Родить их было безумием; это было наше решение, значит, мы сами и виноваты.

Беа мы родили, потому что думали: иметь детей – это хорошо. Джека родили, чтобы Беа не росла единственным ребёнком в семье. Кирана – чтобы не казаться заурядной семьёй. А Линн? Можно было бы сказать, от наглой заносчивости. Или от затворничества?

Двое нищих художников с четырьмя детьми. Не знаю, как нам это удаётся, но недавно я заметила, что «Как вам это удаётся?» вовсе не было вопросом – а также не было комплиментом, как я долгое время считала. А было иносказанием того, что спрашивающий полагает это невозможным – и даже глупым вообще пытаться сделать это.

«Не хотел бы я оказаться на твоём месте» – вот было истинное значение вопроса «Как тебе это удаётся?», но сознание того, что все эти приятельские со-матери и не-матери, редакторы и издатели, коллеги и друзья, задававшие этот вопрос в прошлом, на самом деле были безумно рады, что не оказались на моём месте, не меняет дела.

Можно уговорить себя, что с таким множеством детей интересно, живо и ярко – они же все по-настоящему крутые ребята, и ирония, сквозящая в этом вопросе, ошибочна, потому что они крутые ребята.

Дети не могут быть ошибкой, как бы ни раскаивалась сама мать, и тут не может быть никакого «прямо уж и сказать нельзя», потому что да, это нельзя говорить. Нельзя, если хочешь сохранить своё достоинство.

Лучше всего придерживаться тех правил высказывания, которые приняты в отношении беженцев, и тогда самое большее, что можно сказать, это: «Логистически это уже перебор», что является полной чепухой, поскольку деньги от государства, а государство богатое, и не так уж их и много. То, что я сама говорю об «этом выводке» или об «этой ораве дома», служит лишь тому, чтобы изобразить себя в виде бесстрашной дрессировщицы, которая, вот именно, как-то «справляется».

Не надо нам было делать это. Сохранили бы деньги для себя, посвятили бы время чему-то другому. Могли бы воспрепятствовать этому – вызывающему для нашего поколения – проекту применением презервативов! Но я-то как раз думала, что это хорошо. Начиталась ярких журналов, насмотрелась Лассе Халльстрёма. Анджелина Джоли в кругу своих родных, «Мы все из Бюллербю», день рождения Арни Грейпа.

Но как-то у нас идёт изображение без звука; кадр не попадает в рамку.

А диалоги?

Ребёнок: «Что есть поесть?»

Мать: «Что это за тон?»

Ребёнок: «А что такого, я же только спросил, что у нас есть поесть».

Мать: «Ты орёшь на меня, а не спрашиваешь. Может, скажешь сперва добрый день?»

Ребёнок: «Добрый день. Что есть поесть?»

Мы оба попадаем в одну ловушку, в западню под названием «Мы приносим друг другу счастье». И беда, если не приносим.

Мать: «Кончай игру и наведи порядок в комнате».

Ребёнок: «Ещё только один уровень!»

Мать: «Кончай, я считаю до трёх».

Ребёнок: «О, чёрт, ну ты же понятия не имеешь…»

Мать: «Раз, два…»

Ребёнок: «Нет!»

Мать: «Да». Вырывает у ребёнка планшет. «Ты никогда не остановишься добровольно, у тебя уже зависимость».

Ребёнок (вяло): «Ты даже не досчитала до трёх».

Мать: «Что?.. Приберись. Превратил комнату в свинарник. Ты понимаешь, что здесь скоро заведутся паразиты?»

Ребёнок пинает какой-то мусор на полу.

Мать: «Давай-давай. Шевелись».

Слёзы ребёнка капают на мусор.

Мать: «Ну в чём дело?»

Ребёнок не отвечает. Вероятно, в своих мирах он умер или потерял горы бриллиантов и лишился всех прежних достижений. Мать этого не знает. Мать понятия не имеет о мирах ребёнка, о жизни ребёнка и его достижениях.

Мать: «Мне придётся приучить тебя наводить здесь порядок. А если будешь сидеть за планшетом, ты отупеешь и станешь толстым, сухожилия у тебя сократятся, и в реальном мире у тебя не будет почвы под ногами, а здесь вокруг заведутся черви. Ты думаешь, мне это будет приятно?»

Ребёнок (вяло): «Да».

Мать: «Ага! Я тут целый день прибираю за вами и порчу вам всё удовольствие, как будто мне это приятно!»

Ребёнок: «Нет».

Мать: «Мне тоже нет. Нисколько не приятно постоянно говорить одно и то же! Прекращай, убери, накрой на стол, почисти зубы! Может, ты когда-нибудь начнёшь всё делать сам? Вот чего ты ревёшь?»

Ребёнок: «Потому что ты кричишь на меня!»

Мать: «Но почему я кричу на тебя?»

Ребёнок: «А почему я должен среди дня чистить зубы?»

Почему-то эта сцена не вписывается в череду картинок, которые открываются у меня в голове на ключевое слово «семья», но я и не могу утверждать, что ничего не знала об этом, в конце концов я сама росла в семье, и это тоже определённо было не так, как у Бритты