Память тела - Михаил Наумович Эпштейн

слогам волшебное слово: Ма-да-гас-кар. И ей становится легче. На остров она так и не попала, это было в позапрошлом веке. А мы попадём. Там с нами ещё никогда ничего не случалось. А теперь мы сами там случимся. Среди баобабов и орхидей…

Она мечтательно прикрыла глаза.

– Да и твои любимые лемуры – они ведь только там и обитают! Покормим, поиграем, погладим их длинные пушистые хвосты… Только смотри не влюбись! А то он ещё принесёт тебе свой пакетик… Ничего, я усыновлю лемурчиков.

Она засмеялась:

– Ладно, до Мадагаскара я не буду с тобой разводиться.

Среди ночи они проснулись и без памяти любили друг друга. Без той памяти, которая поглотила последний год их жизни и наконец отпустила.

Чок-чок

Говорят: конфликт чувства и долга. Но один долг может противоречить другому. А бывает и так, что чувство пересиливает – и тогда ради победы долга мы перекладываем его исполнение на другого человека. Это сложно объяснить, но вот история, простая и печальная.

Я с группой туристов оказался в столице Болгарии. После обязательной программы оставался свободный день. В магазине русской книги я познакомился с женщиной из Москвы, которая остановилась в той же гостинице. Поговорили о книгах, о болгарских впечатлениях, о том, кто где живёт в Москве, – оказалось, мы почти соседи. Вместе вернулись в гостиницу, и я пригласил её к себе продолжить разговор.

Она пришла в мой номер через час. Нарядная, весёлая, в коротком платье, на каблучках. Лет тридцати, но по типу не дама, а девочка: стройные быстрые ножки, подтянутая фигурка, открытое, чуть удивлённое личико и, прямо по Бунину, фиалковые глаза – очень мне по сердцу. Допили оставшуюся у меня бутылку хорошего вина, закусили фруктами. Расслабились, расположились друг к другу. И тут, стыдно признаться, я поспешил. Положил руку ей на плечо. Она дружески потрепала её ладонью, но чуть отодвинулась. Всё-таки я чувствовал её расположение и надеялся достичь успеха прямо сейчас. Уже не оставалось сомнения, что мы ещё увидимся в Москве, возможно, и не раз. Но почему-то хотелось, чтобы это произошло сейчас, в удобном месте и в удобное время. Чтобы уже возникли те отношения, с которыми мы вернёмся в Москву. Там ещё надо будет крутиться, создавать благоприятные условия для встречи, – а здесь они уже сложились сами собой.

Ну и просто: очень хотелось поцеловать её коленку, погладить подколенную чашечку… здесь для меня возник фокус притяжения к ней. Такие стройные ножки, так резво ступают, изящно сгибаются и выпрямляются! Мой приятель называл такие чёткие и звонкие женские коленки – «чок-чок». И иногда спрашивал – а у неё чок-чок? Так вот, у этой женщины всё было чок-чок, не только коленки.

Я распахнул штору, стал показывать ей панораму Софии, она подошла, я ещё раз попытался ее обнять, – она опять отодвинулась, но при этом не уходила, продолжала разговор о книгах и достопримечательностях. И эта непрояснённость стала досаждать нам обоим. Я убеждал её, что нам будет хорошо вместе, мы взрослые люди, понимаем друг друга, у нас общие интересы, мы здесь одни, нам никто не мешает. Эти день и ночь, вплоть до отлёта, – пусть они будут наши. Кажется, в порыве красноречия я даже повысил голос.

Она собралась уходить, я пошёл её проводить.

– Господи, – сказала она в коридоре, – я-то думала, что встретила своего человека. Что мы будем видеться в Москве. Как-нибудь устроимся (она так и сказала, поскольку была замужем). Я уже придумала маршрут, по которому мы будем ходить друг к другу. А теперь вы всё разрушили своим нетерпением или, правильнее сказать, бесчувственностью. Нам надо было лучше узнать, войти в доверие, ощутить друг друга. Тогда получилось бы и всё остальное. Вы сами всё разрушили.

В этот момент я понял, что, да, сам разрушил наше прекрасное будущее в Москве, но – сознательно. Я был столь настойчив именно потому, что не хотел заводить отношения с замужней женщиной. Такой у меня был, как говорится, бзик: можно всё что угодно, но не это. В то же время у меня был долг «вести себя по-мужски», оценить по достоинству её прелесть, наряд, весеннее платье… и меня действительно влекло к её коленкам. Получилась распялка чувств: желая этого, я этого не желал. Стараясь поспешно завязать узел этой связи, я одновременно разрубал его. Уж лучше не добиться своего, чем добиться чужого. Не исключаю: если бы она согласилась, я был бы даже готов разыграть внезапный мужской провал. У меня не было сил отказаться от влечения к этой женщине, но хотелось сделать так, чтобы она сама отказала мне, – переложить на нее ответственность за нашу невстречу. Вот в такие игры иногда играют сами с собой взрослые мужчины. А бремя ответственности – за уход, за срыв ожидания, за обман надежды – опять-таки ложится на женщину. Стыдно? – Стыдно.

– Понимаю, – сказал я на прощание, в конце длинного коридора. – Мне очень горько, я сожалею и прошу прощения. Всё должно было сложиться иначе.

Наверно, сильной и жаркой мольбой, встав на колени, еще можно было что-то исправить, а в дальнейшем, добившись новой встречи, загладить вину. Но я не хотел вовлекать ее в двойную жизнь, а своей силы прямо это сказать не было. Еще не хватало мне, пригласив ее в свой номер, учить морали. На мне лежал мужской долг выразить ей, насколько она желанна, – и одновременно человеческий долг не вести подкоп под её семью. Мне казалось, что женщина скорее простит избыток и нетерпеливость желания, чем отсутствие такового. Я попал в капкан двух долженствований, одно из которых ещё и подогревалось чувством…

Когда она уходила от меня, я не сводил глаз с её чеканно сгибавшихся коленок. Чок-чок – как вошла она в мою жизнь, так и ушла.

* * *

Телефона я не попросил. И вскоре пожалел об этом. Мы могли бы бродить по набережной Москвы-реки, говорить что-то нежно-несуразное, и я ещё хотя бы раз заглянул в её фиалковые глаза…

Я не знал точно, где она жила, но полюбил прогулки по окрестностям, которые сближали нас. По Шаболовке или к Нескучному саду, к Калужской заставе, где, кстати, происходит действие тургеневской «Первой любви». Не то чтобы я искал встречи, но было приятно бродить по тем местам, где, может быть, час назад проходила она.

А потом она сама стала меня навещать. Так же чётко стуча каблучками. Она приходила ко мне в предрассветные часы – и за полночь, когда я пытался заснуть. Меня