Память тела - Михаил Наумович Эпштейн

Вскинулась буквально, потому что в это время они лежали, прильнув друг к другу, и она выдернула из-под него своё плечо.

– Ну, например, Чехословакия.

– Ты хочешь сказать, что нам надо было дожидаться, пока там появятся американцы?

– Появились бы или нет – это ещё большой вопрос. Кроме нашей пропаганды, не было никаких свидетельств. А то, что появились мы и навязали дружеской стране свой «экспорт социализма», – это факт.

Она закусила губу и толкнула его коленом. Ссориться не хотелось, и она лишь сказала в ответ:

– Я другого мнения. А ты в политических вопросах – слабак.

– Я – слабак?

Он изо всех сил проник в неё, так что она застонала. Она схватила его за плечи, всем телом до боли вдавилась в него и ответила таким яростным натиском, что он отпрянул, а потом с новой силой погрузился в неё.

– Ты слабак! – кричала она ему.

– Сейчас ты увидишь, какой я слабак! – Он вонзался в неё так, что мог бы пробить насквозь. – Скажи честно, ты партийная? – шепнул он ей, горячо целуя и вылизывая её ухо.

– Не скажу, – ответила она. – Не хватало ещё тебе рыться в моих документах. Скажи спасибо, что я позволяю тебе рыться в себе.

– Если ты партийная, – продолжал он, – то я имею партию! Гордо имею!

Не выдержав такого глумления, она выпросталась из-под него, взметнулась своим сильным телом, опрокинула его навзничь, вскочила на него, как амазонка. Оседлала – и припустила мелкой, но твёрдой рысью, перешла на галоп и потом понеслась во весь карьер.

– Я имею всех трусов и предателей! – кричала она. – А уж такого сосунка, как ты, я отымею до сотрясения мозгов! Из тебя вылетит твоя мелкая антисоветская душонка!

Признаться, ему было нелегко выдержать этот натиск зрелой женщины, чьи мощные бёдра яростно сжимали его во время скачки, а налитые груди раскачивались над его лицом. Нагибаясь, она презрительно хлестала ими по его щекам, приговаривая:

– Это тебе за предательство!.. Теперь тебе полный п…!»

Наконец она выгнулась дугой, и её подбросило сильнейшим толчком, так что она соскочила с его конька-горбунка, но быстро оседлала опять и, сотрясаясь уже от более мелких толчков, довела скачку до победного конца.

Очень скоро его конёк опять восстал во весь рост. Это была уже не физиология, а мистика, гордость победы над сильной женщиной – и её мировоззрением, которое она сама же предаёт, столь неистово отдаваясь «врагу».

Последующие несколько дней прошли в нервных перепалках – и долгих соитиях. Всё её тело было залито его спермой, которую она не смывала, даже когда они садились за стол. Мира между ними не было, но была звериная страсть, переходящая в поединок. Она находила, чем уязвлять его, а он отвечал подвигами, которые её покоряли, – казалось, ради этого она его и подстрекала: чтобы он в конце концов выплеснул в неё как можно больше себя. Вдруг он вспомнил день их знакомства: как он боролся с волной, относившей его в море. Так было и с этим неудержимым влечением – его затягивал водоворот.

Стычки разжигали любовную ярость. Однажды она укусила его так, что стало по-настоящему больно, выступила кровь. Она её долго зализывала, пока не остановила. Заплакала, оделась, собрала вещи и ушла со слезами на глазах. Они расстались свирепыми любовниками: заворожённые и прикипевшие друг к другу, уже обречённо понимали, что их пути сходятся только здесь – и расходятся на весь окружающий мир…

Он долго всем телом тосковал по ней. Однажды получил из Ярославля вырезку с лирико-патриотической заметкой. Прочитал – стало душно и муторно. Хотел выбросить, но только скомкал, запихнул в нижний ящик стола. И почувствовал себя освобождённым, как в ту минуту, когда волна выплеснула его на берег.

Чулки на резинках

Эта женщина никогда не сомневалась в себе. Она не просто верила, а знала наверняка, что жизнь – это лично ею заслуженная победа. В молодости она была хороша собой, тоненькая, с яркими живыми глазами – пробегала по университетскому коридору, вызывая круговорот мужских взглядов. Потом располнела и стала выглядеть как типичная учёная дама – степенная, остепенённая, обстоятельная; но что-то прежнее в ней иногда мелькало. Она работала в научно-исследовательском институте по довольно узкой литературно-исторической тематике, упорно трудилась в архивах, регулярно печатала академические статьи и пользовалась уважением коллег. Она не была тщеславна, не выпячивала своих талантов, но всегда была непоколебимо убеждена в своей правоте, каких бы вопросов это ни касалось: научных взглядов, художественных вкусов, бытовых предпочтений. Тщеславный человек хочет, чтобы им восхищались, а своеправый – чтобы с ним соглашались.

Однажды в житейском разговоре она упомянула, что, вопреки моде, не любит колготок, а по старинке предпочитает чулки с резинками, какие носили героини её исторических исследований. Это помогает ей перевоплощаться, проникать через знаки моды в дух иного времени. И вот эти чулки запали в мою память, точнее, воображение. Когда мы встречались на заседаниях какой-нибудь комиссии или редколлегии, я рассматривал её ноги в серых или телесного цвета чулках – и представлял, что там, под юбкой, они перехвачены тугими резинками и какую зрелую полноту бёдер они облегают.

Я надеялся, что она обмолвилась об этом со мной не случайно. И однажды пригласил её к себе обсудить особенности того исторического периода, который она изучала. Кое-какие идеи у меня уже сложились на этот счёт, да я ещё и подчитал нужную литературу.

Под чай с ликёром мы приятно поговорили о тех незабвенных годах и не слишком известных людях начала XX столетия. Я несколько раз нарочно принимался спорить – но лишь для того, чтобы быстро сдаться и признать её правоту. И кажется, само сознание правоты зажигало её и подливало блеск в её глаза не меньше ликёра. Мне вдруг подумалось о том, что состояние правоты может действовать как афродизиак. А может быть, это и есть тот наркотик, который одурманивает целые народы и ведёт их на войны и революции?

– Я рада, что сумела вас убедить. – Её лицо, обычно довольно холодное, расплылось в улыбке.

Наконец я осмелился её спросить:

– Вы как-то упомянули, что носите чулки с резинками. Я даже не представляю, как это выглядит. А ведь в то время, о котором мы говорим, почти все женщины так одевались. Без этой бытовой детали трудно вообразить их жизнь. Не могли бы вы, для воссоздания исторической атмосферы, показать мне, как это выглядит?

– Так просто показать? – переспросила она, удивившись меньше, чем я ожидал.

– Да, просто так.

Она приподняла юбку, обнажив сдвинутые бёдра. От