Овечки в тепле - Анке Штеллинг

Я смотрю, как она надевает куртку. Оборачивает шарф вокруг шеи, натягивает перчатки.

– Уф, как тут жарко! – отдувается Беа. – Я подожду на улице.

Линн и в самом деле очень уж медлительна. Копуша, говорит Беа; а мне это не мешает у Линн.

Мы втроём идём домой. Не вместе, Беа идёт на несколько шагов впереди. Смотрит в витрины, отражается в них, распрямляет плечи, красиво складывает губы.

Я стараюсь не замечать этого.

Линн отстаёт и собирает листья. Жёлтые кленовые и коричнево-засохшие каштановые; у стены дежурного магазина растёт уксусник, она обрывает листья и с него.

Когда мы приходим домой, Свен уже там.

Единственный, кто мог бы привести в исполнение мой приказ и отогнать мальчиков от компьютера, но Свен этого не делает, а делает вместо этого ужин. Натирает морковь для сырого салата; не все стружки попадают в миску, Свен сперва натирает до конца, потом уже вытирает пол, а когда он его уже вытер, он не обращает внимания на те стружки, что застряли внутри тёрки.

Если бы я так могла.

Я начинаю нервничать уже при натирании, а после того, как вытру пол, ещё выковыриваю то, что застряло в тёрке, и разглядываю, не осталось ли чего. Беспокоюсь обо всём – о самой последней безделице.

– Да брось ты, – говорит Свен, но не говорит, как это сделать.

Единственное, чему я от него пока научилась, – это вернуться, закрыть за собой дверь, глубоко вздохнуть и: за сигарету.

Я знаю, это глупо, Беа. И нездорово. Но я пристрастилась к этому, курение придаёт мне чувство независимости – хотя на самом деле я как раз в зависимости от него.

Но и страсть тоже хорошее чувство. Делать себе хуже доставляет мне удовольствие.

Свен это понимает. Он и вам, детям, это разрешает. Разумеется, ему не нравится, когда вы таращитесь в экран, играете в игры и едите сладости, но он не делает вид, будто это так легко бросить; будто знает, как вам выбраться из этого; и будто у него-то всё было совсем иначе. Свен признаёт, что не знает и что сам не может, и за это я его люблю, хотя и ругаю его за это.

– Всегда я должна обо всём беспокоиться! – жалуюсь я и вместе с тем благодарна, что Свен знает, как из этого устраниться.

Такой способностью не стоит пренебрегать, Беа: способностью признавать за другими право самим позаботиться о себе. Это не надо путать с отсутствием интереса; Свен ждёт, когда его спросят. Не рассматривает ни вас, ни меня как свою принадлежность и свою собственность; я знаю, в этом уверяют все отцы и мужья – но своим поведением доказывают обратное.

Ингмар, например. Он действительно приятный, свободомыслящий парень. Как мы были рады, что Фридерике его нашла! И не бойся, Беа, я не стану возводить на него хулу, хотя он, как ты знаешь, самый большой засранец, какие только есть, – но я тоже в этом виновата, недаром же я только что сказала: «Как мы были рады». Это выражение показывает, что мы уже тревожились за Фридерике, глядя на неё – необеспеченную, безмужнюю, может, даже окончательно приговорённую к одиночеству и бездетности! Уф, подумали мы, обошлось.

Это прямо-таки изобличает нас, подлых: появление принца Ингмара привело нас в восторг, мы вздохнули с облегчением, и стоит ли после этого удивляться, что он не относится всерьёз к женской самостоятельности. А считает, что он должен спасти, всё уладить, а если надо, то и приказать; во всяком случае постоянно быть начеку. А если не будет другого выхода, так и психушкой не побрезгует.

Он мне действительно нравится. Любить Ингмара легко: он хорошо выглядит, всегда заинтересованно склоняет голову набок – как Габи Дом в роли сестры Христы в «Шварцвальдской клинике». Ты этот сериал не знаешь, Беа, посмотри на ютубе, довольно интересно. Даже пока идут вступительные титры, Габи Дом успевает трижды склонить голову набок, вот и Ингмар так делает, потому что это означает, что он слушает, старается вникнуть, весь предаётся собеседнику. Немного демонстративно, да. Теперь я тоже так считаю.

Но тогда я на это попалась, мне не пришла в голову параллель с сестрой Христой, хотя даже глаза у Ингмара очень похожи на глаза Габи Дом, большие и мягкие, орехово-карие. Да ещё и его тёмно-синие пуловеры, они всегда говорят о надёжности, как и ботинки на шнурках. Носители мокасин или лоферов скользкие, а зашнурованные – солидные, как бы просто это ни звучало, но это и есть просто. Хуже всего мужчины, которые делают из туфель на шнурках шлёпанцы, сминая задники; я знаю одного такого, но сейчас речь не о нём. А об Ингмаре, который всегда тщательно зашнурован и уделяет этому время.

Фридерике встретила его, когда уже совсем разуверилась, что в её любовной жизни что-то ещё может наладиться, и мы все пришли в восторг, потому что Ингмар был доказательством, что да, может. То, что мы внушали Фридерике годами перед этим: «Он ещё появится!» – и он появился, на свадьбе Кристиана и Эллен, которые поженились первыми в кругу наших друзей, поэтому всем хотелось прийти на эту свадьбу, и всем было интересно. А потом пришёл ещё и Ингмар, старый друг ещё более старого друга Эллен, совсем недавно переехавший в Берлин, свободный, да ещё и врач.

Неправдоподобно. Да. Как в кино!

На Фридерике было безумное платье, потому что она, по её словам, должна была создавать контраст для Эллен, которая идёт под венец, а она, Фридерике, считай, прямо со школьной скамьи сразу мутировала в старые девы. Соответственное и платье на ней было: с одной стороны, слишком короткое, с другой стороны – наглухо застёгнутое, с круглым белым воротничком под подбородок. И, вопреки всем ожиданиям, Фридерике в этот вечер стояла в углу, повернув ступни носками внутрь, и пила шампанское, один бокал за другим, и было логично, что она понравилась Ингмару. Который, в свою очередь, был таким нереальным, что она с ним беззастенчиво флиртовала и требовала, чтобы он подливал ей, а в какой-то момент зацепила пальцем шлёвку для ремня у него на брюках и притянула его к себе.

У меня и сейчас ещё кружится голова, так это было красиво. Мужчина для Фридерике, приличный, основательный человек!

Он без проблем вошёл в наш круг, тоже потому, что был такой милый, уверенный в себе и безупречный. У него были деньги, хорошая профессия и желание иметь детей. И стало ещё больше денег, организационных