Дом на птичьем острове. Книга первая. Рожденная быть второй - Таша Муляр

Кому-нибудь из них интересно, что она сама чувствовала в тот момент, когда Игорек отчитывал ее, словно маленькую, при всех? Ведь – о ужас! – это и Паша наверняка слышал.

Василиса шла быстрым мелким шагом, семеня по шуршащему под ногами песчанику, ноги ее были напряжены, гнев и боль, переполнявшие душу, выливались в мышечное напряжение во всем теле. Она гнала себя, стараясь побыстрее уйти и от Игоря с его командным голосом, и от Наташи с ее лживой – а теперь она именно так думала о подруге – заботой, и от их теплой дружеской компании, в которой все видели, что она слабая и подчиняется брату, и от Паши… Стоп! Почему же она должна уходить от Паши? Кто и что может заставить ее уйти от него, когда она только что с ним встретилась, впервые в жизни соприкоснувшись с этим невероятным волшебством, тем самым, которого она так долго ждала.

Любовь ее началась случайно, хотя разве бывает любовь по плану? Это было новое для нее чувство, совсем не такое, как тогда, еще в первом классе, когда она встретила Сережу. Можно ли самую первую детскую любовь вообще считать любовью? Или это простая влюбленность, проверка сердца и души, первых аккордов чувств на «настоящесть».

Иногда маленькая Василиса долго не могла уснуть, лежа в полумраке комнаты, освещенной задумчивой круглой луной, висящей в небе и похожей на головку свежесбитого масла, сверкающего капельками воды в темноте погреба… Положив обе руки под большую мягкую подушку с вышитыми мамой бабочками по краю наволочки и устремив глаза на лик той самой луны, Василиса привычно вела со светилом мысленный диалог. Она замечала, как луна иногда одобрительно отвечает ей, посылая невидимые сигналы сквозь сумеречные облака, паутиной закрывавшие ее от всех глаз, кроме Васькиных… Или как, наоборот, сердилась на нее, и тогда облака затягивали луну, оставляя лишь малозаметный абрис на темно-синем ночном небе, словно наказывая молчанием свою земную собеседницу.

Улетая мечтами далеко, она почти каждую ночь вспоминала тоненького белокурого Сережку из параллельного класса. Чувство любви тогда плавно вошло в ее юное сердце. Может быть, она и не понимала, что с ней случилось, знала лишь, что хочется быть рядом с ним, просто видеть его, слышать звенящий мальчишеский смех, когда он разговаривает с ребятами из класса, знать, что он есть где-то рядом за партой, в одной с ней школе, на параллельной улице.

Она выискивала его на переменах, старалась пройти мимо по длинному гулкому школьному коридору со стертым от постоянной беготни линолеумом, от которого они всем классом оттирали ластиками черные следы-черкаши, остававшиеся после «броуновского движения» на переменах младших школьников. Ластик должен быть непременно светлым, иначе он тоже оставит свой след на бежевом покрытии, и школьная уборщица тетя Нина указующим перстом ткнет в эти разноцветные черточки, заставит все оттирать и не отпустит на манящий солнцем и свежей зеленью школьный двор. Ластик каждый приносил с собой. После окончания работы сильно стертые кусочки поселялись надолго в карманах школьных платьев и брюк как трофей или напоминание о нелюбимом занятии.

– Да не носитесь вы как угорелые! – кричала им каждый раз вслед тетя Нина, которая не была никому из них тетей, ловя буквально в полете то одного, то другого, несущихся пулей по коридору и по перилам лестницы, вспотевших и расшалившихся пацанов. – Вот ведь, опять будете всем классом полы оттирать!

Василиса терпеть не могла эти уборки, ей и дома хватало работы, но все равно ждала, когда они будут наводить чистоту в школе. Участвовали оба первых класса. Ее и Сережу могли определить отмывать один коридор.

Васька прибегала в школу пораньше – вдруг он пройдет мимо по пути в свой класс. Вызывалась дежурить по столовой – ведь можно оказаться рядом с ним у огромных лотков свеженарезанного хлеба, который следовало разложить по столам, никого не забыв. Повязывая фартук поверх школьной формы, она все дежурство искала его глазами, мечтая, что сегодня его смена и он тоже придет накрывать на столы, и они смогут не просто встретиться, а быть рядом, а может, и сидеть на обеде за одним столом, что ей казалось совсем уж невероятным.

Что уж было проще, просто подойти и подружиться? «Нет. Только не с ним. Как я могу? Что скажу? А если он отвернется? И вообще, девочки так не делают», – рассуждала она каждый раз, идя в школу, надеясь на их знакомство и боясь его. Гуляя на школьном дворе под тенью бесконечных черешен и яблонь, прыгая в резиночку или классики с девочками, она всегда выглядывала Сережу – а вдруг он будет гонять с мальчишками в футбол, мяч отскочит, и она сможет ловко подфутболить его, возвращая на поле. Она же хорошо умеет, лучше многих мальчишек, ее брат натренировал, а он, Сережа, и не знает об этом. А тут увидит, как она ловко подаст мяч, заметит ее и…

Ей тогда не повезло – они так и не подружились. Чувство осталось безответным, это была нежная и ранимая детская любовь. Сережу родители увезли в другой город, очень далеко. Он так и не узнал, какие чувства пробудил в сердце Василисы, а может быть, и догадывался, а может, даже сам был в нее влюблен и не решался подойти. Этого теперь не узнает никто. Большая печаль сменилась легкой грустью и нежным ветерком воспоминаний, от которого заходилось маленькое сердечко при мысли о той первой любви. Благодаря Сереже Василиса поняла, что умеет любить, что у нее есть сердце, что это чувство действительно существует, а не выдумано авторами книг, которыми она зачитывалась.

Вечерело, солнце опустилось, став ближе к своим многочисленным уменьшенным копиям – подсолнухи, поворачивая головы, послушно следили за его неумолимым движением к горизонту. Василиса медленно брела по ставшей тусклой в закатных лучах дороге. Ракушечник тихо шелестел под ногами, вторя ее настроению. Она шла вдоль поля, удаляясь и от станицы, и от моря. Все произошедшее настолько ошеломило ее, что не было сил идти домой.

В какой-то момент своего стремительного бега в сторону дома она резко развернулась и бросилась бежать уже в другую сторону, буквально не разбирая дороги, сворачивая с одной улицы на другую,