Дом на птичьем острове. Книга первая. Рожденная быть второй - Таша Муляр

Когда мама ждала Ритусю, на последних месяцах она часто была дома, на работу ездила мало, и это было удивительное время. Василиса прижималась к ее животу и слушала, как там малыш. Ей очень хотелось именно сестричку. Они с мамой фантазировали, как назовут, если будет мальчик и если девочка.

– Гера, или нет, лучше Геракл – он же сильным будет! – выдавала Василиса один вариант за другим. – А если девочка – Фрося!

– Почему Фрося?

– Ну, не знаю…

Они спорили, рассуждали, несли свои варианты отцу, хихикали, как две девчонки. Потом вместе шли на кухню.

Васька залезала на высокую деревянную лавку, покрытую полосатым ковриком, связанным из старых лоскутов. Эти коврики мама сама вязала зимними вечерами и на Новый год раздаривала всем вокруг. Мама доставала огромную стеклянную банку с мукой и высыпала на стол пыльную горку, прозрачное облако от которой оседало на Васькиных темных волосах, словно ранний снег. В центре муки делала ямку, куда разбивала оранжевое, еще чуть теплое яйцо. Они вместе замешивали тесто для маминого фирменного пирога «Кушай дальше». Он состоял из множества маленьких пирожочков с разнообразными начинками, на которые порой шло все, что находилось в кухне: вареные яйца с зеленым луком, недоеденная в обед тушеная капуста – мама добавляла в нее еще кусочки домашней колбасы для аромата и смака, как она говорила. Пирожки с маком и изюмом, а то и с виноградом или яблоками, если осень, с вишней и персиками в начале лета, с клубникой весной, с густым янтарным вареньем зимой.

Мама всегда умудрялась изобрести «из ничего» десять – двенадцать начинок. Пирог и название-то свое получил от размера пирожков и количества начинок. «Кушай дальше, еще не все попробовал», – приговаривала мама, угощая. Так они и стали называть ее пирог.

Они вместе лепили эти ноготковые пирожки, плотно укладывали их на огромную чугунную, черную от сажи и нагара сковороду – непременную компаньонку их большой русской печи, смазывали сверху молоком, смешанным с яйцом, обмакивая кисть из гусиных перьев в керамический горшочек с отбитым краешком – им еще мамина бабушка пользовалась. Затем пирогу давали расстояться, подрасти, начать дышать. Ждали, пока он не заполонял всю сковороду, стремясь сбежать из нее: тут-то наступала пора подхватить ее за ручки-ушки с двух сторон и, вместе дотащив до устья печи, задвинуть поглубже, туда, где в глубине был жар и тлели, щедро делясь теплом, поседевшие угли.

Василиса любила мамины вечера, и хоть они часто вместе что-то делали – убирали, стирали, протряхивали, выметали, полоскали и еще много-много всяких «-али», но именно в моменты создания пирожкового пирога им всегда было очень весело, потому и рождались их неповторимые душевные разговоры.

Мама в эти моменты была как и не мама, а будто Люба – лучшая подруга Василисы. Ей можно было пожаловаться на Сашку из соседнего класса, который вечно норовил поставить подножку и отобрать портфель.

– Так он же просто без ума от тебя! – хохотала мама, перегнувшись через весь стол, чтобы стереть с дочкиной щеки следы вишни или клубники – смотря с чем была начинка, которую Васька деловито дегустировала по ходу лепки.

Можно было обсудить несправедливость классного руководителя, боязнь возвращаться вечером после танцев:

– Мам, там так темно при выходе из Дома культуры, а я одна иду, Любе-то в другую сторону.

– Так давай попросим Игорька тебя встречать! Или ты не хочешь больше ходить на занятия танцами и поэтому завела разговор? – Мама обеспокоенно смотрела на Василису, а потом прищуривала глаза, обходила стол, прижимала к себе дочь…

Обе сидели рядом на лавке в ожидании дозревания пирога, пили сливочное вечернее молоко, цедя его по глотку из белых в синий горошек одинаковых кружек, которые им подарил отец на какое-то Восьмое марта («Одинаковые маме и дочке – нашим женщинам, да, Игорек?»), и говорили, говорили.

Сегодня же таких моментов в жизни Василисы почти не было. То ли она стала взрослой, то ли мама от нее отдалилась, но они больше почти не общались как друзья, и от этого было очень грустно.

В смотровом кабинете возле окна стояло какое-то странное сооружение. Кресло, высоко поднятое над полом, на сиденье вели три ступеньки, в сидушке было сделано полукруглое отверстие, под которым стоял металлический лоток. Широкие подлокотники кресла тоже были странно вынесены вперед на металлических рогатинах, спинка же опущена под углом, словно в автомобиле решившего вздремнуть водителя.

– Залезай на кресло, не задерживай; видела, сколько вас там «живущих»? – прикрикнула врач на замешкавшуюся возле кресла девушку.

Катя в нерешительности стояла босиком и без нижнего белья на ледяном желто-коричневом кафеле перед странным креслом, явно пытаясь сообразить, как на него сподручнее залезть. Подумав, она развернулась к креслу спиной и присела голой попой на нижнюю ступеньку, голову закинула в полукруглый вырез сиденья, а руки разложила на подлокотники, куда они не хотели помещаться, из-за чего их пришлось неловко вывернуть.

– Это что за птица лебедь у нас тут разместилась? – засмеялась врач. – Ну ты даешь! Надо же было додуматься! Люба, ты только погляди! С мужиком, поди, ты ловчее была, чем с креслом? Вставай давай! – Она потянула Катю за руку.

– Каким мужиком, вы что? – Девушка от страха и холода обхватила себя двумя руками, закрывая обнаженную грудь. – Я не была ни с каким мужиком!.. – всхлипывая, бормотала Катя.

– Сама же говоришь, что живешь!

– Ну да, я же живая, значит, живу… – сквозь слезы выдала Катя.

– А что вы над ней смеетесь? Вы сами с рождения знали, как на такое кресло забираться? – Василиса рывком встала со стула, подошла к кушетке, подхватила Катино школьное платье и протянула ей. – На, Катюш, надевай и пойдем отсюда.

– Ой, господи, откуда вы такие на нашу голову? – сквозь смех, снимая перчатки и убирая на место неиспользованное смотровое зеркало, сказала врач. – Все ясно с вами. Идите. Люб, запиши их данные. Живые они, ну надо же было так сказать! И вторая туда же, ишь, заступница нашлась! Вам зла никто не желает!

– А вот если не желаете, то и не нужно с нами так разговаривать, будто мы ненормальные какие-то. Вы врач? Вот и лечите нас! – Василиса подошла к столу медсестры, тучной женщины в очках с толстыми линзами, которые делали ее похожей на удивленную рыбу. – Опрашивайте меня первой, что нужно продиктовать?

– Да, я врач, поэтому так вас отпустить не смогу, что бы