Я с тобой! - Людмила Лаврова

когда выходила за меня. Я ничего от тебя не скрывал. Нужно было подумать об этом раньше. Прежде чем решить, что пора заводить ребенка. Я не буду оправдываться перед тобой. Да, я полюбил другую. И что тут такого? Разве может быть человек властен над своими чувствами? Нет! Поэтому и судить меня совершенно не за что, ведь так? А ребенок… Я же о нем не просил? Будь справедлива и признай это. Это было исключительно твое решение – оставить плод нашей неосторожности. Что ж, пусть так. Но нести за это ответственность, полагаю, должен тот, кто принял такое недальновидное решение. У тебя были другие варианты. Прости, моя дорогая, нам было очень хорошо вдвоем, но теперь мы друг другу чужие люди. А потому я прошу тебя избавить меня от подробностей твоей нынешней жизни. Меня они больше не касаются.

Яна, борясь с тошнотой, которая вызвана на тот момент была вовсе не изменениями в организме, выслушала все, а потом просто ушла в кухню, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони, оставляя глубокие лунки, тут же наливающиеся алым.

Как?! Как она могла полюбить этого человека? Как могла не увидеть все то, что сейчас вылезло на свет во всей своей неприглядности? Да, она никогда не умела разбираться в людях, но не до такой же степени?

Она вспоминала их знакомство, то, как красиво муж ухаживал за ней, настаивая на браке чуть ли не через неделю знакомства. Вспоминала, как мама осторожно пыталась поговорить с ней, когда познакомилась с будущим зятем.

– Доченька, а ты уверена? Не слишком ли все это скоро? Он старше тебя, опытнее, а ты у меня такая еще…

– Маленькая, мам?

– Нет, родная. Просто молоденькая.

– Мамуля, мне двадцать три.

– Да разве это важно? Важен возраст души…

– И что это значит?

– Чтобы стать взрослым, человеку иногда приходится столкнуться с чем-то нехорошим, дочь. Пройти через боль. А я хочу, чтобы для тебя это если и случилось, то не скоро.

Понимая, насколько права была мама, Яна тихо злилась на себя. Надо же быть такой недалекой! Не разглядеть! Не понять, что из себя представляет тот, кого полюбила. А ведь любила… Так, что дышать не могла. Летела домой после работы и мечтала, что вот, сейчас, придет, откроет дверь, обнимет и растворится снова в этом воздухе, в ощущении счастья, единственно правильном и естественном настолько, что казалось – забери хоть и миг его и не будет больше ничего.

Но все это оказалось не так. Ушло счастье, а все остальное осталось. И проблемы, и хлопоты, и растущий живот, в котором тихонько билась уже новая жизнь.

Именно тогда она и познакомилась с Петром Яковлевичем.

Перед самым Новым годом Яна поехала ко врачу. Очередного профессора, очень известного и труднодоступного, посоветовала ей соседка. Яна записала к нему на прием еще месяц назад. И теперь ей пришлось ехать на другой конец города, в клинику, где он принимал.

Новости были неутешительные. Да, есть проблемы. Да, скорее всего у ребенка будет не все в порядке со здоровьем. Да, надо готовиться…

Яна, слушая все, что говорил ей врач, мечтала просто заткнуть уши и запеть громко в голос, как делала когда-то в детстве, если сильно сердилась. Тогда все было так просто… Заткнешь уши покрепче, споешь веселую песню, и жизнь становится куда веселее. И кажется, что все уже прошло и больше уже даже не страшно. Но она ведь давно выросла… И страшно ей было сейчас так, что никакая, даже самая веселая песня помочь просто не могла.

Яна топталась на пустой остановке, ожидая своего автобуса и чувствуя, как стынут ноги. Она всегда была мерзлячкой. Мама в детстве натягивала на маленькие ножки пуховые носочки и приговаривала:

– Яночка, ножки у девочки должны быть в тепле! Тебе еще мамой быть. Береги себя!

Вспомнив сейчас это «мамой быть», Яна чуть не разревелась. Ох, мамочка, знала бы ты, как это сложно… Стать бы этой самой мамой, а дальше она как-нибудь разберется…

Резкий толчок в спину сбил Яну с ног. Большая грязная лужа у края тротуара приняла ее в свои холодные объятия, и Яна почувствовала, как что-то острое впилось в щеку, а ладони загорелись от боли, проехавшись по стылому асфальту под водой. Сумка, которая отлетела в сторону, тут же была подхвачена чьей-то рукой в черной перчатке. Короткий смешок, пинок под ребра, и все стихло. Яна лежала, боясь даже открыть глаза, и, цепенея от ужаса, прислушивалась к себе. Легкий толчок, едва слышный, почти неощутимый, заставил ее разреветься от облегчения.

– Девушка! Милая! Да как же вы так?

Густой бас, раздавшийся над Яной, был таким громким, что она невольно вздрогнула. Крепкие руки осторожно коснулись ее, и Яна повернулась на бок, прижимая ладони к грязной мокрой куртке.

– Вызовите скорую, пожалуйста.

– Я сам врач. Сейчас все сделаем. Давай-ка, потихонечку…

Через полчаса Яна уже сидела на крошечной кухне, укутанная в теплый халат и пила чай, а Петр Яковлевич басил, прогоняя от нее так и льнувшего к животу Яны Люсика.

– Вот пристал! Чувствует, что там кто-то есть. Коты, они вообще умные. Все понимают. А этот – так и вовсе вундеркинд. Хотя по нему не скажешь.

– Ну почему? – Яна почесывала за ухом ластившегося кота и понимала, что ее отпускает. Все, что навалилось на нее за последнее время, вдруг словно отошло в сторону. И была только эта теплая кухонька, такая уютная, светлая, отдраенная до скрипа, седовласый мужчина, прикручивающий газ под кастрюлей с супом, и большой полосатый кот, от мурлыканья которого тянуло в сон так сильно, что Яна и впрямь начала поклевывать носом.

– Э, детка, да ты совсем спишь. Пойдем-ка!

Яна коснулась головой подушки, и все куда-то делось, оставив ее, наконец, в покое. И стало просто хорошо, а все, что беспокоило ее в последнее время, ушло. Пусть на время, но этой паузы ей хватило, чтобы впервые за последние месяцы уснуть так, как она это делала в детстве – вцепившись в краешек подушки и нащупав пальцами перышко. В их доме все подушки были такими. Мама специально ездила в деревню, где покупала пух и перо, а потом сама шила наперники и собирала Яне «приданое», приговаривая:

– Вырастешь, доченька, будет тебе в радость.

Яна потом долго старалась вспомнить, что же ей снилось. Вроде бы она видела во сне маму и отца, но подробности ускользали от нее, оставив на краешке памяти только ощущение нежности и тепла. Она проснулась