Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг. - Фред Андерсон

давала провинциалам ничего более очевидного, чем то, что двигателем британской армии является система принудительной дисциплины, а смазкой — кровь простых солдат. Провинциалы, вызвавшиеся послужить хоть одну кампанию под началом своих соседей или старших родственников, были просто ошеломлены, увидев, как работает система военного правосудия, в которой офицеры регулярно приговаривали рядовых к телесным наказаниям, не доходящим до смерти, и нередко сами выносили смертный приговор.

В предыдущих войнах, когда жители Новой Англии служили только под началом провинциальных, а не регулярных офицеров, они вели себя более или менее похоже на гражданских лиц в оружии. Солдат, оскорбивший своего капитана, мог рассчитывать на последствия, которые — в зависимости от офицера — могли варьироваться от сбития с ног на месте, до ареста, военного трибунала и десяти или двадцати ударов плетью плеткой-девятихвосткой. Но в соответствии с регулярной военной дисциплиной неповиновение офицеру считалось преступлением, за которое полагалось пятьсот ударов плетью; за кражу рубашки можно было получить тысячу; а дезертирство (нередкое явление в войсках Новой Англии) каралось повешением или расстрелом. Средний провинциальный солдат, служивший в армии Аберкромби, мог наблюдать порку в пятьдесят или сто плетей каждый день или два, порку в триста — тысячу плетей раз или два в неделю, казнь — не реже раза в месяц. Почти в любое время можно было увидеть, как мужчины подвергаются менее формальным «ротным наказаниям», например, их заставляли ходить в перчатках или ездить на деревянной лошади. Провинциальный хирург из армии Аберкромби отмечал, что нужно было прилагать особые усилия, чтобы не видеть, как наказывают. «Я не видел, как бьют плетьми, — писал доктор Калеб Ри после парада наказаний, на котором один человек был повешен, а двое других подверглись порке по тысяче плетей каждый, — потому что, хотя почти каждый день более или менее [людей] бьют плетьми, пиками или другими способами наказывают, у меня никогда не было любопытства видеть это, потому что крики и плач были для меня удовлетворительны и без вида ударов»[397].

Служба в регулярных войсках оставила неизгладимые следы на провинциалах, и не только на тех, кто покинул армию со шрамами на спине. Большинство рядовых солдат в полках Новой Англии, составлявших большую часть личного состава северной армии, были молодыми уроженцами страны в возрасте от семнадцати до двадцати четырех лет, еще не женатыми и жившими в своих родных городах или недалеко от них. Большинство из них выросли в уверенности, что они англичане, причем особенно добродетельные, ведь они были не только сыновьями свободных землевладельцев и людей, которые могли рассчитывать стать самостоятельными землевладельцами, но и потомками религиозных диссидентов, приехавших в Америку, чтобы основать Новую Англию, более угодную Богу, чем старая. Служба в армии дала большинству молодых янки возможность впервые встретить значительное число настоящих англичан — и шотландцев, и валлийцев, и ирландцев. То, что они увидели, услышали и испытали в этой первой длительной поездке вдали от дома, было тем более поразительным, что бросало вызов многим их унаследованным предубеждениям: представлениям обо всем — от характера отношений между людьми, которые, как они полагали, были договорными и в основе своей добровольными, но которые британские офицеры считали основанными на статусе и принуждении, до природы самой английскости. Хотя война продемонстрировала явные различия между ними и их британскими товарищами по оружию, она ни в коем случае не убедила их в том, что они ниже красных мундиров, которые, как писал один из провинциалов, «всего лишь немногим лучше рабов своих офицеров»[398]. Контакт с офицерами регулярной армии также не убедил их в том, что эти представители правящего класса метрополии являются их моральными учителями. Обращение с ними таких людей, как Аберкромби и Лаудун, тем не менее, ясно давало понять, что армейское руководство рассматривало их в лучшем случае как «упрямых и неуправляемых людей, совершенно не знакомых с природой субординации», а в худшем — как «самых грязных и презренных трусливых псов, каких только можно себе представить»[399].

С 1756 года англо-американские армии стали ареной межкультурных контактов, где десятки тысяч американских колонистов столкнулись с британской культурной и классовой системой, преломленной через призму регулярной армии. Поскольку война не затронула все колонии в равной степени, ее влияние варьировалось от региона к региону; в частности, Новая Англия предоставила гораздо больше мужчин пропорционально своему населению, чем Чесапикские или Средние колонии. Тем не менее, особенно после того, как в 1758 году политика Питта вступила в силу и общее число колонистов, участвовавших в войне, выросло до беспрецедентного уровня, провинциальные солдаты прибывали отовсюду в Северную Америку, и опыт военной службы стал соответственно широко распространенным. Везде, где провинциалы служили вместе с регулярными войсками, они не могли не замечать различий между собой и своими начальниками в красных мундирах, как не могли не слышать «криков и воплей» людей, которых «били кнутом, пикой или другими способами наказывали» в их лагерях. Более того, поскольку подавляющее большинство провинциальных рядовых солдат были молодыми людьми, чье влияние на общество становилось все более ощутимым по мере того, как они обзаводились имуществом и домашним хозяйством в более поздние годы, последствия пережитого ими военного времени могли ощущаться в течение многих лет после увольнения со службы. По количественным показателям наибольшее долгосрочное влияние войны будет ощущаться в Новой Англии, где через провинциальные войска до окончательного возвращения мира пройдут от 40 до 60 процентов мужчин в возрасте расцвета военной службы. По крайней мере, в Массачусетсе и Коннектикуте окончательный эффект войны будет заключаться в создании целого поколения мужчин из людей, которые были всего лишь современниками. Но везде в колониях, где служили провинциальные солдаты, война оказывала свое влияние, даже если оно было не таким всеобъемлющим, как в Новой Англии. Интенсивный, общий опыт усталости и дисциплины, скуки и страха, физических трудностей и сражений на протяжении многих лет будет формировать восприятие и определять действия тех, кто служил[400].

И действительно, даже в конце 1758 года последствия великих кампаний были очевидны во всех колониях: такие люди, как Руфус Путнам и Джон Кливленд, возвращались домой с рассказами и жалованьем; менее удачливые возвращались с ранами и увечьями, которые омрачали их жизнь; другие вообще не возвращались. Однако ни в одном случае последствия войны и военной службы не были так важны, как в жизни высокого, седого виргинца, который на Рождество приехал в Уильямсбург, чтобы сложить с себя полномочия полковника 1-го Виргинского полка[401].

Джордж Вашингтон вел войну более или менее непрерывно в течение пяти лет. Теперь, после