Радио в дни войны - Михайл Самойлович Глейзер

Страшно подумать, что было бы, если бы радио наше не работало. Оно помогает нам жить и вынести все, что нам выпало…

Спросите сейчас у переживших блокаду ленинградцев: что было для них самое страшное в то время, и от большинства услышите:

— Тот день, когда вдруг замолчало радио.

Да, такой день был. В Дом радио перестала поступать электроэнергия, и в репродукторах всего города умолк стук метронома. Но в Смольном прекрасно понимали, что означает для Ленинграда и фронта замолчавшее радио, и поэтому, как ни тяжело было с энергией, немедленно были приняты самые срочные меры для переключения радио на энергопитание особого резерва. Радио молчало всего несколько часов, но эти страшные часы запомнили все.

Многих редакторов знал я за свою журналистскую жизнь, но далеко не всех вспоминаю с благодарностью. Арон Пази — один из тех, работать с которыми означало ежедневно учиться журналистике. Редактор он необыкновенно строгий, непримиримый к легкости в мыслях и ко всякому сору в языке. Я ни разу не слышал, чтобы он хоть на тон повысил голос. Но от его тихого сарказма, что называется, звенело в ушах. Я не так часто попадал под его редакторскую руку, поскольку работал для Москвы, но все же уроки, полученные от него, помню. Особенно один.

Я привез с фронта и дал Пази для его «Фронтового дневника» зарисовку боевого эпизода. Фамилию одного из отличившихся бойцов я записал нечетко: ее можно было прочитать и Биденко, и Виденко, и Гиденко. Я пошел к Пази — как быть? Все варианты, сказал я, звучат похоже, а там, где боец служит, узнают, о ком идет речь. Пази не ответил, он только поднял на меня такой укоризненный взгляд, что я, не говоря ни слова, занялся нелегким делом уточнения фамилии бойца. К моему счастью, об этом боевом эпизоде поступило донесение в штаб фронта, так что не прошло и часа, как фамилия была уточнена. Пази не сказал мне ни слова, только в течение нескольких дней, обращаясь ко мне, всякий раз называл меня новым именем. И этот урок так врезался в мое сознание, что я и сейчас, когда надо занести в блокнот чью-то фамилию, стараюсь записать ее печатными буквами.

Меня удивляла необыкновенная работоспособность А. Пази — буквально в любое время суток его можно было увидеть за рабочим столом. Однажды я застал его за столом спящим: он сидел, откинувшись на спинку стула и держа в руках свои толстостеклые очки. Сны он видел без них…

Сколько лет пролетело с тех пор, а А. Н. Пази по-прежнему на редакторском посту. Только уйдя на пенсию, он занялся редактированием книг в ленинградских издательствах.

В качестве военного корреспондента работал Михаил Блюмберг, улыбчивый и застенчивый молодой человек. В редакции его можно было увидеть не часто, он много и с охотой ездил на фронт и всегда был переполнен материалом. Во всем, включая военную форму, он был необыкновенно аккуратен. Но главная его аккуратность была в работе. Пази всегда ставил его в пример другим, говорил: «Его материал можно не читать».

Хорошо запомнилась поездка с ним на огневую Невскую Дубровку, где было страшно до озноба. Стоявшую там зенитную батарею гитлеровцы бомбили с таким яростным постоянством, что вся земля вокруг стояла дыбом. А батарея жила и была костью в горле гитлеровских летчиков, о чем свидетельствовали обломки сбитых ею «юнкерсов», направлявшихся к Ленинграду.

С нами была записывающая аппаратура. Запись производилась на хрупких дисках, и ведала ею миловидная девушка Люба. Храбрости ей занимать не требовалось: я видел, как она работала во время бомбежки — с улыбкой, с шуткой, даже зенитчики смотрели на нее с уважением. А рядом с ней — застенчивый и аккуратный, как всегда, Блюмберг. Когда началась бомбежка и с потолка блиндажа посыпался песок, он бросился к аппаратуре и прикрыл ее шинелью.

После очередного налета «юнкерсов», во время которого земля качалась, как корабельная палуба в шторм, к нам в землянку забежал командир батареи.

— Живы? — крикнул он с порога.

— Аппаратура в порядке, — совершенно серьезно ответил Блюмберг.

Ведется передача с защитной батареи. Юго-Западный фронт, 1941 г.

Потом мы записывали на пластинки артиллеристов. Блюмберг, прижав к голове наушники, слушал их выступления, и по лицу его было видно, как он счастлив, когда боец произносил удачную фразу, и как неприятна ему каждая запинка оратора.

Однажды, когда я передал Блюмбергу хороший отзыв о его корреспонденции, он засмущался, даже румянец на щеках выступил.

— Да ничего там особенного нет. Просто я про войну пишу как про очень тяжелую и опасную работу, и все…

С Лазарем Маграчевым я тогда как-то не сконтактировался, знал его мало, хотя видел все время — энергичного, быстрого, набитого военными историями, которые он охотно и интересно рассказывал. Пожалуй, интересней, чем писал. Зато после войны он, единственный из всех ленинградских радиожурналистов, вернулся к военным годам и многое сделал по восстановлению ценных записей времен войны. Этой своей послевоенной радиожурналистской работой он создал себе доброе имя и заслужил сердечную благодарность ленинградцев.

Мне хочется еще написать о Юрии Макогоненко, редакторе литературных передач, ныне докторе филологических наук. Я помню его высоким черноволосым молодым человеком с веселыми пытливыми глазами, энергичным и обладающим драгоценной чертой — неиссякаемым чувством юмора. В связи с ним мне хочется рассказать об одном удивительном факте в военной работе Ленинградского радио…

В начале 1942 года в Дом радио пришло письмо от группы бойцов с труднейшего участка Ленинградского фронта. Они просили организовать… юмористические и сатирические передачи. Это письмо было не единственным, об этом же писали в Радиокомитет и ленинградцы. Не знаю, как другим, а мне эта идея поначалу показалась кощунственной. Но за эти письма ухватился Макогоненко.

— Вы ошибаетесь, — горячо говорил он. — Сильной человеческой душе смех просто необходим! Поймите, что произошло — фашистский план молниеносного захвата нашего города провалился. Город и фронт выстояли! Враг завяз в снегах вокруг города, зарылся в мерзлую землю, ища спасения от ленинградского огня, и уже позабыл о банкете в «Астории», назначенном Гитлером по случаю взятия Ленинграда. Достаточно вспомнить об этом банкете — и уже хочется смеяться…

Идею организации таких передач сразу же поддержал В. Ходоренко. В Дом радио были приглашены писатели, юмористы и сатирики. Я встретил там Всеволода Вишневского.

— Слышал? Сатиру запрягаем! Юмор даем! — говорил он восторженно. — Мог ты месяц назад даже про себя подумать об этом? Ах, как это здорово и сколько в этом победного