Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов

Что бы это значило?

На улицах необычное движение. Хлопали калитки, татары и татарки спешили куда-то и шли по направлению к мечети. Я вновь поймал в толпе два-три неласковых взгляда.

— Что тут такое, Иван? — спросил я ямщика.

— Что-то неладное... — тревожно ответил он.

Он задержали лошадей. Мы поехали медленным шагом. На горе, около въезжей квартиры видна была густая толпа народу. Слышался гул голосов. Когда мы подъехали ближе, можно было различить угрожающие крики, плач ребятишек и какой-то вой, видимо, женщин. Толпа, волнуясь, и выкрикивая что-то, двинулась навстречу мне и кольцом окружила тарантас. Впереди выступил мой приятель, староста Ибрагим. Обыкновенно серьезный, даже сумрачный и тихий человек, он быль неузнаваем. Красный от волнения, с растрепанной бородой, он отчаянно жестикулировал руками, держа в одной руке какую-то бумагу. Вскочил на подножку тарантаса и воскликнул:

— Выручай, Александр! Больно плохо наше дело!

— Не желаем вашу веру, не желаем, — неожиданно выкрикнул мне кто-то в лицо...

— Не желаем, не желаем, — зашумела толпа.

Я взял из рук Ибрагима бумажку. Это был обыкновенный отпускной билет, выданный из волостного правления крестьянину деревни Лашманки, Миннигали Ильясову.

— В чем дело?

Ибрагим ткнул пальцем в то место, где было напечатано слово: "вероисповедания" и я увидел бойким, писарским почерком выведенное слово: "православного". Все было ясно. Роковую ошибку содержали в себе все билеты, выданные волостным правлением восемнадцати лашманским татарам, ушедшим дней шесть тому назад на заработки в соседний уезд.

Слово за слово, и передо мной обрисовалась чрезвычайно грустная повесть. Эти несчастные восемнадцать татар с женами и детьми отправились в Бугурусланский уезд и нанялись жать в одном крупном имении. Конторщик этого имения, разбирая билеты рабочих, увидал слово "православного". Писец описался. Волость состояла из деревень и сел преимущественно с христианским населением. Писец, всегда какой-нибудь мальчик, на всех билетах написал: "православного". А, может быть, это было простое озорство. И это бывает. Конторщик имения не был настолько умен, чтобы промолчать об ошибке, а начал смеяться над татарами:

— Теперь вы все христиане, вот и в билетах написано...

Встревожились татары... Собрались, начали обсуждать положение. Пошли в контору и потребовали билеты. Когда убедились, что конторщик не врет, с шумом и плачем бросили работу, посадили жен и детей на свои телеги и в страхе помчались в родную деревню. Поднялась на ноги вся Лашманка. Татары были уверены, что их хотят сделать христианами. Фанатик-мулла только подлил масла в огонь.

— Не желаем их веру! — кричали татары.

— Не хотим свинью ашать!..

В эту минуту я и попал в обезумевшую от страха деревню. Возбуждение достигло высшего предела. Дети плакали, женщины с полными от слез глазами жестикулировали и пронзительно кричали. Красные, потные лица мужчин были искажены злобой и ненавистью. Bсе звуки смешались и образовали гул. Я попробовал успокоить толпу и объяснить недоразумение с билетами. Но меня не слушали. Около тарантаса стоял содом.

— Ошибка? Нет не ошибка, — кричал Ибрагим, — давно хотят нам крест надеть... Знаем мы...

Убеждение было бесполезно, да и небезопасно.

В конце концов было решено завтра же отправиться к земскому начальнику за объяснением.

На другой день я пришел в волостное правление, где помещалась приемная и канцелярия земского. Там уже были десять лашманцев со старостой во главе. Они встали рано. Да и ложились ли? Прошли 12 верст и теперь со страхом дожидались своей участи. По татарскому обычаю они сидели на полу на ногах и угрюмо смотрели вниз.

Когда пришел земский, Ибрагим поднялся с пола, сбивчиво стал ему объяснять, в чем дело, и передал отпускные билеты. Земский ушел в другую комнату. До нас долетели обрывки слов:

— Описка, помощник описался, ваше высокоблагородие, — оправдывался писарь.

— Да вы-то чего смотрите?

Земский бранил кого-то. Скоро он вышел к татарам.

— Слышь, Ибрагим-азбы, — обратился он к старосте, — описка вышла, описка. А на вашу веру никто не посягал... Что вы?

Татары слушали молча, вперив глаза в пол. Они не поняли слов земского, и после его обращения повалились ему в ноги и начали бормотать:

— Не желаем... не желаем... вашу веру... не губи!..

Тогда старшина начать передавать им слова земского начальника по-татарски. Когда он кончил, земский нетерпеливо и раздраженно спросил:

— Поняли, что ли?

— Поняли, — ответил Ибрагим.

Но по лицам было видно, что недоверие не улеглось, и в глубине душ этих несчастных людей еще копошилось сомнение, — не обманывают ли их, не хотят ли сейчас только успокоить, а потом и кресты на шею надеть? Земский давно ушел, а лашманцы все сидели на полу, не меняя позы. Правленский сторож, наконец, прогнал их на улицу. Здесь они отошли в уголок и заговорили на своем языке, сначала тихо и как-то безнадежно, уныло, — они и сейчас, видимо, ничего не понимали, — а потом все более и более возбуждаясь...

Ибрагим в чем-то убеждал, жестикулируя.

— Опыска, — поймал я роковое слово в его речи.

— Опыска, — бессознательным эхом повторил кто-то из толпы.

Потом разговор сразу оборвался, вскрикиванья и возгласы умолкли, головы наклонились в недоумении перед непонятным и горьким фактом. Толпа двинулась в обратный путь. Она понесла свое горе, обиду, сомнения и недоумения в родную деревню... Там на целый год хватит разговора, страхов и плача...

ГОЛОД 1911-1912 гг.

1.

Первая весть. — Самарский голод. — "Сами справимся". — "Частной помощи не требуется".

В глуши Николаевского уезда Самарской губернии есть два села: Мокша и Александровка. Крестьяне этих сел съели свой хлеб еще в сентябре. Продали скот, а впереди длинная зима. Что делать? Ждали помощи, но не дождались. Собрали сход, и приговором уполномочили жену лавочника, интеллигентную крестьянку Н. Г. Гаеву, "ходатайствовать перед правительством об открытии в селении столовых"...

Н. Г. Гаева была в Москве в октябре 1911 года и принесла первые яркие вести о голоде. В газетах сообщалось о бедствиях и до нее, но в выражениях "осторожных", которые не будили спавшей человеческой совести...

Она со слезами на глазах рассказывала:

— Послали меня крестьяне и, провожая, говорили: "Добейся чего-нибудь, не помирать же нам с голоду! Люди мы, а не собаки!.."

— Что же добились? — спрашиваю.

— Неловко ехать обратно. Ничего не могла сделать. Много везде обещали, а толку никакого. Вот везу