Смерть в июле и всегда в Донецке - Дмитрий Александрович Селезнёв

Лицо на камеру Чёткий скрывал, но, наверное, сейчас можно сообщить имя, чтобы его знали и помнили, как буду знать и помнить его я.

Полетаев Артём Владимирович, 41 год, воевал с 14-го. До войны работал шахтёром в Макеевке. Там, в Макеевке, у Чёткого остались жена и дочь.

«Огромной души и чести человек, настоящий воин, офицер и патриот», — написал мне его командир.

Француз. Угнал «Рено» и уехал в зону СВО

— Ну нихуя вы тут окопались! Так хорошо сверху видно! — Француз без шуток не пропускал ни одного блокпоста.

Это было начало апреля, шёл уже второй год войны. Мы приехали в гости к БАРС-23. Вообще, проект боевого армейского резерва (специального), сокращённо — БАРС, уже тогда стали сворачивать. Проект появился год назад, после того, как стало понятно, что молниеносно наказать за всё xoхлов не получится. Уже весной сформировались длинные фронты, и не то чтобы наступать, наступали уже на «избушку лесника», их нужно было как-то держать. Поэтому, как грибы после дождя, один за одним стали появляться БАРСы. Но потом и их стало недостаточно — тогда осенью провели мобилизацию, а специальные боевые резервы стали потихоньку расформировывать. Минобороны вообще стало брать под контроль все добровольческие объединения, возникшие ранее или в ходе СВО. С прессой стали закручивать гайки, и теперь надо пройти кучу согласований, чтобы попасть на фронт и снять материал. Это при условии, что ты по какой-то причине не попал в опалу у минки, конечно. А мы как раз попали.

Но ещё оставались БАРСы, с которыми мы дружили, и это были самые открытые для прессы военные подразделения. Ты просто звонил знакомым из БАРСа и приезжал. Тебя поили чаем и кормили до и (или) после съёмки, а во время её тебе показывали, что можно показать и рассказывали, что можно рассказать. А если тебе чего-то и (или) кого-то нужно было подождать, то тебе предоставляли для отдыха койко-место.

Это были последние островки журналисткой свободы, по которым мы, военкоры, и прыгали с одного на другой. БАРС-11, БАРС-13, БАРС «Каскад», и конечно же, БАРС-26, которым руководил «Викинг» — друг Семёна, он знал его ещё со Славянска и часто к нему ездил за репортажами.

Но в этот раз мы отправились большой шумной толпой. У Семёна родилась в голове очередная фантастическая идея — он решил издавать моднейший, эксклюзивный и жутко дорогой журнал-глянец об СВО. Тиражом, разумеется, триста тридцать три. Да, у Семёна турбулентность творческой мысли постоянно давала о себе знать. В прошлый раз мы приезжали с музыкантами — саксофоном и балалайкой, чтобы совместить несовместимое, разрушение с искусством. Было необычно, интересно и странно. Шёл снег, Семён читал под музыкальную импровизацию свои стихи на фоне разрушенных зданий. Потом играла балалайка на фоне стреляющих в ночи «Градов», а в снежном лесу под железное уханье «Гиацинта» выдувал фигурные джазовые трели саксофон — я помню удивленное лицо солдата, выглядывающего из блиндажа, вырытого среди деревьев.

В этот раз для реализации поставленной цели — глянцевого журнала об СВО был вызван из Питера модный фотограф Провоторов и русский писатель Айрапетян. Плюс ещё я, получилось фотограф и два писателя в нашей команде. Писатели должны были писать о солдатах, фотограф — снимать солдат. Причём Провоторов работал по технике амбротипов, он снимал на старый фотоаппарат-гармошку, а фиксировали момент (в нашем случае — портрет) военного времени пластины с налётом серебра. Получалось очень брутально и стильно.

Сначала мы приехали к барсам на одно расположение, потом нам выделили буханку, и мы отправились на другое. Буханка УАЗ — это чудо-машина, идеально подходящая для зоны военных действий. Этот автомобиль, изобретённый ещё в годы расцвета СССР, преодолевал любые препятствия. Там, где в хлябях войны застрянет навороченный джип, буханка проедет любую грязь, да ещё и в гору, полностью гружённая бойцами, вооружёнными под завязку. Буханка — это хорошая русская вещь.

Мы разговорились о чудо-автомобиле с водителем. Позывной у него был «Француз». Небольшого роста, бодрый парень в панаме наёмника. Лица его не помню уже, надо запросить амбротип у Провоторова для так и не вышедшего журнала. Но запомнилось, что разговаривал он и шутил с жеманной хрипотцой, как у Патрисии Каас, раз уж тут задели французов.

Марк Аврелий учил глядеть в лицо смерти и улыбаться, так, мол, поступают храбрые. Не знаю, как бы повёл себя в зоне СВО великий римский император, но иногда улыбка не слезала с моего лица, хотя назвать себя таким уж смелым не могу. Значительно позже после Аврелия австрийский доктор Фрейд приравнял смех к истерии — так что на войне скорее к психиатру, чем к стоику. Хотя… здесь присутствует и то, и то. Война — это когда весело и страшно, и ты идёшь вперёд.

И наш водитель шутил постоянно. Заезжая на блокпосты, он озорничал, подкалывал насупившихся, серьёзных военных регулярных войск.

— Что, не разъебали вас тут ещё, все живы-здоровы? — кивал он проверяющему на очередном блокпосту.

По Фрейду повод для веселья был — было очень опасно, мы двигались вдоль грохочущего фронта из одной располаги, по которой недавно уебал «хаймарс», в другую, в которую он тоже прилетел. Это был здоровый недостроенный трёхэтажный особняк сбежавшего бизнесмена с огромной дырой на верхнем третьем этаже — результатом прилёта американской ракеты. Барсы отделались легко, только одним двухсотым, он дежурил непосредственно во время и в точке удара — и его разнесло в пыль. Ещё одного дежурного сильно контузило. Несмотря на то, что правило снаряда и воронки в случае «хаймарса» не работает — это высокоточное оружие — барсы продолжали жить в большом разветвленном подвале, который как будто и предназначен был украинским предпринимателем на случай войны, настолько он был обширен. Как и раньше, на первом этаже и в наполовину разрушенном третьем выставили постовых. На первом ещё бродила овчарка, доставшаяся от ВСУ. Она слишком долго находилось под хoxлами и могла укусить, причём коварно, когда ты совершенно этого не ждал. Она просто спокойно подошла ко мне, куснула за руку и