Сокровенный храм - Морис Метерлинк

против него, потому что мы в разладе сами с собой, с самыми существенными законами нашего разума и сердца. Справедливость или несправедливость наших намерении не имеют никакого влияния на отношение к природе. Здесь, как и в вопросе об общественном правосудии, мы приписываем вселенной, или какому-то непонятному и роковому принципу роль, которую сами играем; когда мы заявляем, что правосудие, природа, небо или предметы карают нас, возмущаются и мстят, то на самом деле человек карает человека при посредстве вещей, человеческая природа восстает и человеческое правосудие отмщает.

XVI

Я приводил раз в пример Наполеона и его три самые вопиющие и самые знаменитые несправедливости, которые оказались также и наиболее роковыми в его судьбе. То было, во-первых, убийство герцога Энгиенскаго, осужденного по приказу, без суда и без доказательств, и казненного во рву Венсенского замка. То было убийство, породившее вокруг несправедливого диктатора впредь неумолимую ненависть и неослабную жажду мести. Во-вторых, я разумею гнусную западню в Байоне, куда он привлек посредством низких интриг добродушных и чересчур доверчивых испанских Бурбонов, чтоб лишить их наследственной короны, ужасную войну, последовавшую затем, поглотившую триста тысяч человек, всю энергию, большую часть престижа, почти все благополучие Империи. То была, наконец, страшная и непростительная Русская кампания, окончившаяся окончательным разрушением его счастья среди льдов Березины и снегов Польши.

Есть, говорил я по этому поводу, очень многочисленным причины этих поразительных катастроф, но, припоминая медленно все обстоятельства, все более или менее непредвиденным случайности, включая сюда перемену характера, неосторожности, вспышки, безумства и опьянение гения, включая измену дотоле счастливой судьбы, – не молчаливую ли тень человеческого непознанного правосудия видим мы рядом с источником несчастья? Человеческое правосудие не имеет ничего сверхъестественного, ничего особенно таинственного, состоит из весьма объяснимых требований, тысячи мелких, но весьма правдивых фактов, бесчисленных злоупотреблений, бесчисленных обманов, и нимало не похоже на древнюю Минерву, вышедшую в трагический момент внезапно, в полном вооружении из грозных и решающих недр Судьбы. Единственная таинственная вещь во всем этом – это вечное присутствие человеческого правосудия; но мы знаем, что природа человека очень таинственна. Остановимся пока на этой тайне: она наиболее вероятная, наиболее глубокая, наиболее спасительная; она одна никогда не будет парализовать нашей благодетельной энергии. Если мы и не находим в своей жизни, как в жизни Наполеона, этой терпеливой и бдительной тени, если правосудие и не всегда так же деятельно, так же непреложно, тем не менее полезно отмечать его появление, как скоро его где-либо заметишь. Во всяком случае, она порождает сомнение и вопрос, дающие нам лучшие советы, чем неосновательное, ленивое и слепое отрицание или утверждение, какие мы так часто себе позволяем, ибо во всех вопросах этого рода дело идет гораздо менее о том, чтоб доказать, чем о том, чтобы обратить внимание и внушить, известное мужественное и серьезное почтение ко всему, что еще остается необъяснимым в действиях людей, в их сцеплении с законами, которые нам кажутся всеобщими, и в их последствиях.

XVII

Постараемся же найти в себе самих поистине роковое действие великой тайны правосудия. В сердце человека, свершающего несправедливость, разыгрывается неизгладимая драма, свойственная по преимуществу человеческой натуре, и эта драма тем более оказывается опасной и роковой, чем человек выше стоит и больше знает.

Какой-нибудь Наполеон может уверять себя в такие тревожные минуты, что нравственность жизни великого человека не может быть так же проста, как нравственность жизни заурядной; что сильная и деятельная воля имеет прерогативы, которых лишена воля слабая; что можно тем законнее пренебрегать некоторыми сомнениями совести, что пренебрегаешь ими не по неведению или слабости, но потому, что смотришь на них выше, чем люди общего уровня; что имеешь великую и славную цель, и что эта самовольная и преходящая небрежность есть лишь победа разума и силы; что нет, наконец, никакой опасности делать зло, когда знаешь, что и зачем делаешь. Все это в конце концов не может обмануть нас. Несправедливое деяние всегда пошатнет доверие человека к себе и к своей судьбе. Он отказался в данный и, большею частью, самый важный момент рассчитывать лишь на себя и утратил навсегда свою самостоятельность. Он затуманил и, вероятнее всего, испортил свою судьбу, вводя в нее чуждые власти. Он потерял точное сознание своей личности и своей силы. Он не различает уже отчетливо того, чем он обязан самому себе, от того, что беспрестанно заимствует у зловредных сотрудников, призванных в минуту слабости. Он непохож более на генерала, имеющего лишь хорошо дисциплинированных солдат в армии своих мыслей; он незаконный вождь, имеющий лишь сообщников.

Его покинуло достоинство человека, жаждущего лишь такой славы, которая не нуждается в печальных уступках, как неверная женщина, которую любят горячо и несчастливо. Человек, поистине сильный, рассматривает заботливо похвалы и преимущества, приобретенные его действиями, и отбрасывает безмолвно в сторону все, что переходит за известную черту, намеченную им в своей совести. Он тем сильнее, чем ближе эта черта подходит к той, что начертала скрытая истина, живущая в глубине нашей души. Несправедливое деяние – почти всегда признание в собственном бессилии, и враг не нуждается в нескольких признаниях этого рода, чтобы открыть наиболее уязвимое местечко в нашей души.

Совершить несправедливость ради того, чтобы приобрести немножко славы, или спасти ту, которой уже обладаешь, значит сознаться, что недостоин того, к чему стремишься и чем владеешь, значит заявить открыто, что не в состоянии честно выполнить принятую на себя роль. Когда же, вопреки всему, желают удержать ее за собою, – заблуждения, призраки и ложь вмешиваются в жизнь.

Наконец, после двух или трех вероломств, двух или трех измен, нескольких неверностей, известного числа обманов и преступных слабостей, наше прошлое представляет собою безотрадное зрелище; а между тем, мы нуждаемся в поддержке нашего прошлого. В нем научаемся мы истинно познавать самих себя; в минуты сомнения оно шепчет нам: «Раз вы сделали то-то, вы можете совершить и это. В минуту опасности и томления вы не пришли в отчаяние, не утратили веры в себя и победили. Обстоятельства сходны, храните же в неприкосновенности вашу веру, и звезда ваша не изменить вам». Но что же нам ответить, когда наше прошлое может лишь тихонько пролепетать: «Вы добились успеха несправедливостью и ложью, – следовательно, вам понадобится снова лгать и обманывать». Ни один человек не любит мысленно возвращаться к бесчестному делу, злоупотреблению, низости или жестокости; а между тем все, на что мы в нашем прошлом не смеем обратить твердого, ясного, покойного и довольного взора, смущает и ограничивает горизонт, образуемый вдали нашим будущим. Только созерцая