Смерть в июле и всегда в Донецке - Дмитрий Александрович Селезнёв

контрнаступление, они хотели отбить дорогу. Но не задалось. На одну бэху стремительно влетел огонёк, и она вспыхнула от взрыва.

— Есть попадание!! Есть видеофиксация!

Толстолоб говорил взволнованно, с придыханием, как будто только что пробежал полкилометра. Он волновался и наводил очень эмоционально. Война — это всегда волнения и эмоции. Тут всё доходит до предела.

— Вижу движение вражеской пехоты! Им навстречу движется пикап! Сейчас дам точку вражеской пехоты!!

Полтора десятка муравьиных фигурок отступало цепью по дороге наверх.

— Есть попадание! Есть попадание по вражеской пехоте!!

Тут взметнутся белый дымок, и человечки рассыпались, как кегли в боулинге.

— К ним едут пикапы в количестве… ы-ы-ы… — Толстолоб сжал зубы от напряжения, — пяти, пяти штук! Они собираются эвакуироваться!!

— Там не пять, там их больше! — поправил другой голос.

— Восемь! Восемь вражеских пикапов! Кладите всем чем можно! Даю точку!!

На экране разыгрывался остросюжетный триллер. Бах! Бах! Бах! — благодаря усилиям Толстолоба и вагнеровской артиллерии контратака неонацистов была сорвана.

Бинокль с тысячной шкалой оказался в Донецке дефицитом, но гоупроха у меня дома лишняя была, а активные наушники я приобрёл и теперь всегда клал в свой рюкзак, отправляясь к музыкантам, чтобы передать их при возможности. В итоге Экзамену уши не дошли, больше с ним я не сталкивался. Наушники я подарил Корню, парню из десяткики, вагнеровского подразделения, с ним в итоге я и прошёлся по освобождённому центру Бахмута, в то время как ещё в крайнем, западном квартале шли бои. Ещё с нами ходил Лавр — небольшого роста, щуплый, но очень подвижный офицер — ему в подарок достался фирменный нож от нашего журналистского проекта.

Себя музыкантам раскрывать запрещено, кроме отдельных медийных исключений. Но кто такой Корень, я уже знал, так как мой донецкий друг Вал служил с ним в спецназе и узнал его в прошлом нашем репортаже по голосу. Лавр тоже немного приоткрыл завесу своей личности — когда мы зашли в один подъезд обгоревшей девятиэтажки, он попросил меня сфоткать, как он в полном обмундировании, в маске-каске с автоматом, звонит в какую-то квартиру с определённым номером — по-видимому, это так располагалась и его квартира в мирной жизни.

Фотка потом ему не передавалась с телефона на телефон, у меня айфон всё никак не мог подружиться с его андроидом ни через блютуз, ни через вайфай, поэтому он продиктовал мне телефонный номер, как я понял, его жены и попросил отправить, я обещал всё удалить.

Лицом и спикером моего репортажа стал Корень, он весьма живо рассказывал про обстановку в Бахмуте и бодро отвечал на вопросы, даже позировал — в одном дворе он сорвал тюльпан с клумбы и вложил цветок в петличку своего бронежилета. А под конец нашей экскурсии по разрушенному, сожжённому и пустому городу разразился пафосным спичем на тему отношений с когда-то близким украинским народом, и так разошёлся, что его невозможно было остановить.

— Снимай, — сказал он нашему оператору, когда мы подошли к уличному указателю.

— Это была улица Незалежности, а теперь она будет — Независимости! — Корень стал вырывать указатель, потом начал его расшатывать, чтобы вырвать, украинская незалежность долго и упорно упиралась и сопротивлялась, переименование, как, в принципе, и сама СВО, затянулось, но в конце концов указатель зазвенел, выдернутый из земли и брошенный на тротуар.

— Йоху! Вагнер — сила! — прокричал Корень, показывая на камеру джамбу.

Отлично, снято. Война — это всегда эмоции.

Эта сцена в репортаж не вошла. «Это уже слишком» — написала мне зам. по работе с прессой у вагнеров, когда я с ней согласовывал свой спецреп. «Потом в какой-нибудь свой фильм включите», — добавила она, действительно, не пропадать же материалу.

Ну вот, включаю.

Тогда выяснилось, что Лавр знал Толстолоба, он набрал его по рации, и когда мы заехали в Попасную, тот прислал своего человека за гоупрошкой — так удалось обойти вагнеровские препоны.

Ещё немного географии тех мест. Попасная — первый мёртвый город за Первомайском. За Попасную долго шли бои. Долго здесь стоял комбайн войны и молотил на месте, собирая урожай для элеватора смерти. И дальше продвигались вагнера не сказать, что быстро, медленно продвигались, но верно — с Попасной в сторону Бахмута — Соледара — Часова Яра начиналась Wagner-Land, выжженная земля.

Мёртвая, мёртвая и тусклая пастораль за окном. Сменяют друг друга развалины домов, покосившиеся заборы, ворота, изрешечённые брызгами осколков и пуль, крыши домов почти все в решето, неубранные жухлые поля, покорёженные и истлевшие истуканы сгоревшей техники на обочинах. Меня как-то поразил вид неубранных, мёртвых подсолнухов. Чёрные головешки надломлены, поникли чёрные головы.

В первый раз, по дороге в Соледар мы заехали в один мёртвый посёлок на передержку. Мы спустились в подвал — в мёртвых населённых пунктах Вагнер-лэнда, да и во всей околофронтовой зоне, живут ниже уровня земли. Подвалы оборудуют, тащат всякую утварь из домов наверху, стелют ковры, оборудуют лежаки, кровати. Точно так же и мы, будучи детьми и подростками конца 80-х, устраивали в подвалах домов, где жили с родителями, штаб, таща туда нужное и ненужное. Обычных развлечений во дворе нам было мало и в подвале мы играли в карты, курили, а кто повзрослее — даже выпивали — родом я из последнего, потерянного поколения СССР. Мы устанавливали свои меры безопасности и системы оповещения — натянутые растяжки из банок звенели, когда в наш подвал кто-то входил из чужих.

И теперь, когда ты существенно, на тридцать пять с лихвой лет, повзрослел, оброс за всё прожитое время грехами и щетиной, ты опять возвратился в свой подвал, несколько преображённый и расширенный, в подвал твоего мрачного будущего. И здесь ты тоже встречаешь детей — в том подвале, пока мы ждали распоряжений, в коридоре спал совсем уж юный вагнеровец, и на его гладкое лицо, как на картинах Рембрандта, падал луч света. В Вагнер-ленде служили люди разных возрастов, и если вспомнить одну знаменитую картину голландского живописца, отцы блуждали не менее, чем блудные сыновья, — все вместе они играли в одну игру, и не только отцы, но и дети находились на пороге перед чёрной темнотой смерти. Несмотря на явленное мне художественное откровение, я постеснялся сфотографировать спящего