Смерть в июле и всегда в Донецке - Дмитрий Александрович Селезнёв

Конечно, гостю из столицы и заграничному жителю, коим являлся Сергей Валентинович в одном лице, было любопытно посмотреть на военную экзотику и выяснить, что там горело, но меня смущало отсутствие фото непосредственно с места происшествия — коллеги-журналисты, наверное, не без оснований опасались туда ехать.

Но разве я могу оставить своего старшего товарища и дорогого гостя без сильных впечатлений? Тем более видимость безопасности создавал мой бронированный фургон. Находясь за толщей бронированных стен и стекла, ты пребывал в иллюзии, что в случае чего ты можешь избежать смерти. Хотя это, конечно, совсем не так. Ну, или не совсем так — броня спасала только от осколков. В принципе, все мы умрём, рано или поздно. Почему это не сделать в моём любимом Донецке? Мы сели в мой броневичок и покатили по городу.

Риск для жизни увеличивался не только из-за обстрелов, но ещё и из-за погоды. Накануне Генерал Мороз внезапно штурманул город во время дождя и всё в Донецке обледенело. По улицам ходить стало невозможно, ледяной каток, а не улица. Можно на ровном месте ёбнуться и спину сломать. Что я чуть вчера и не сделал — я балансировал на обледенелой лестнице несколько секунд, чтобы не упасть на рёбра ступеней, и только занятия йогой в местном спортклубе позволили мне приземлиться безопасно на жопу. Да, глупо было бы избежать смерти от обстрела и сломать позвоночник. И глупо было как-то роптать на местные власти и требовать от них песка в ледяной день — война на дворе, боевые действия в 10 км, может быть, песок туда нужен? Мы все тут, живущие на краю войны, пару раз ёбнуться готовы, лишь бы наши Авдеевку эту чёртову взяли. Так что не беда, что в Донецке стало опасно скользко. Но зато очень красиво. Эстетика, нам, интеллигентам, ценителям прекрасного, важна эстетика! Красота спасёт мир! — так писал Достоевский, а Фома Аквинат считал её божественным явлением. Деревья, как люстры, звенели хрустальными ветвями на ветру, зелёные кусты распластались тяжёлыми ледяными водорослями. Мы ехали сквозь ледяные туннели из наклонённых деревьев. Красиво и опасно, здесь всё как всегда — это Донецк, Петька! Мой Мадрид, мой Париж, мой Детройт.

Мы проехали сгоревшую АЗС, которую вчера разъебали ракетами — за окном в сказочном снежном лесу по левую сторону промелькнула обугленная и проваленная коробка магазина и обгоревший остов из металлоконструкций. Да-а… хорошо, что это АЗС, а не АЭС какая-нибудь, хохлотушки, бравы ребятушки готовы всё въебать, лишь бы нам плохо было. Они уже и по ёмкостям с аммиаком на пивзаводе стреляли, так они донецких ненавидят.

У меня включился жёлтый режим опасности. Внешне по мне это не слишком было заметно, моё грубо отёсанное лицо оставалось невозмутимым, как кирпич, но внутренне я стал чутким и тонким, более чутким и тонким, чем мне, как интеллигенту, положено быть. Я сосредоточился и собрался, напряжённо всматриваясь и вслушиваясь в окружающую действительность, готовый чуть что давить на газ. Это первое правило поведения в зоне СВО — в любой опасной ситуации выжимай педаль газа.

Потом появилось здание администрации на площади, мы ехали дальше, ориентируясь на клубень дыма, росший недалеко между холмами. Этот клубень всё увеличивался и увеличивался. Дым валил плотно и густо, рассеиваясь уже высоко, он подкрашивал чёрными мазками медленно проплывавшие снежноморозные облака.

Вот мы и почти на месте. Осталось только съехать с дороги и подняться в частный сектор — источник пожара находился там. Но я остановился у обочины, увидев бредущую к нам пожилую пару. Бабушка поддерживала за руку дедушку с палочкой. Они собирались подняться по обледенелой просёлочной дороге как раз в направлении пожара — очевидно, они жили там неподалёку. Глядя на них, понимаешь выражение «божий одуванчик». Пха! — дунешь на них, и они рассыпятся. Наверное, поэтому, в отличие от нас, им было уже всё равно, будет повторный прилёт или нет. Этой чете некуда было торопиться, торопиться они и не могли, и не торопились — сцепившись между собой, бабушка с дедушкой медленно шли по улице, осторожно нащупывая под ногами обледенелую почву.

— Скажите, пожалуйста, а это что, прилёт был? — Беседу я начал, прикинувшись дурачком. Это журналистский приём такой, чтобы войти в доверие.

— Будто вы не знаете! Конечно, прилёт. Вы что, ентернет не читаете? — Дед оказался продвинутым. Мы все, пытающиеся жить в Донецке, конечно же, читаем городские паблики и военкоров, сидящих неподалёку или в Москве.

— Читал, я журналист, поэтому подтверждаю информацию, — сознался я, — а это что, АЗС горит?

— Какой АЗС! Там военные какие-то сидят, четыре часа дымит, ещё ни одна пожарка не приехала.

Так. Больше вопросов не имею. Я всё понял. Надо было уезжать и побыстрее.

— Спасибо! Сергей Валентинович, поехали!

Пока я разговаривал с местными, Сергей Валентинович вышел из машины стал снимать дым. Да, понимаю — экзотика! Экзотика войны, такого в Испании давно не снимешь. Гражданской война закончилась там 85 лет назад, Франко уже умер, а к власти, как и по всей Европе, пришли пассивные педерасты. А тут, в Донецке, жизнь бьёт ключом. В нашем случае — смерть.

— А ты, что снимать репортаж не будешь? — В голосе вернувшегося к машине Сергея Валентиновича звенели нотки разочарования. Как неопытный и очень смелый русский патриот, пусть и загорелый, он намеревался поехать к самому эпицентру взрыва.

— Нет, это горит военный объект. Уезжаем. Спасибо!!

Я ещё раз махнул пожилой чете с сиденья, хлопнул дверью, и мы тронулись. Бабушка с дедушкой медленно, как улитки, стали взбираться по обледенелой тропинке в направлении пожара.

— О, смотри, Сталин! — воскликнул Сергей Валентинович, когда на районной площади заметил усатый бюст на постаменте.

— Это Будённый — поправил я.

Что, в принципе, тоже неплохо. В Донецке есть ещё памятник Дзержинскому, Сталину памятника нет. Пока нет, но время в России такое наступало, что чую, поставят обязательно. Донецк — это супер-Россия, её самая яростная квинтэссенция, экзальтация и экзистенция, здесь и сейчас. Ведь Донецк раньше и был Сталино. Сталина тут уважают. При Сталине никогда бы хохлы Донецк не обстреливали. Конечно, нас, интеллигентов, он иногда сажал, иногда и за дело, но вот такой херни при нём не было.

— А можешь остановится, я его сфотографирую.

Не