Лицом к лицу. О русской литературе второй половины ХХ – начала ХХI века - Олег Андершанович Лекманов

В прозе, как водится, подробнее и не без раздражения: в ранние годы жизни, вспоминает Гандлевский,

мне немало крови попортила музыка. Почему моих вовсе не привилегированных родителей, живущих в самой гуще советского спартанского быта, потянуло именно на этот атрибут старорежимного воспитания – ума не приложу! Может быть, именно в противовес бытовому минимализму? Лучше бы отдали в английскую школу по соседству. Год я учился скрипичной стойке и возил туда-сюда смычком по струнам, потом пересел за пианино, держал кисть руки «яблочком», барабанил через не хочу этюды Черни и Гедике. Коту под хвост[161].

Эти сетования, в свою очередь, смотрятся как прямой прозаический комментарий к стихотворению Гандлевского 1981 года о ливне в Батуми. В зачине стихотворения со знанием дела и сочувствием изображаются грузинские и абхазские дети – ученики музыкальной школы, пережидающие дождь на ее ступеньках:

Гаммы, полонезы, польки, баркаролы.

Маленькие классы музыкальной школы.

Черни, Гречанинов, Гедике и  Глинка.

Маленькая школа сразу возле рынка (101).

В финале «простеньким» этюдам Черни и Гедике мягко уподобляется сама наша беспокойная и единственная жизнь:

Полно убиваться, есть такое мненье,

Будто эти страсти, грусти, треволненья —

Выдумка, причуда, простенькая полька

Для начальной школы, музыка  – и  только (101).

Поэтическая, посылаемая свыше музыка и «простенькая полька», на которой набивают руку ученики первых классов музыкальной школы, вновь слиты в этих строках Сергея Гандлевского до полной неразличимости.

«Ложится мгла на старые ступени» А. П. Чудакова:

Конспект анализа

Александр Павлович Чудаков (1938–2005) родился в небольшом городке Щучинск в Северном Казахстане. В 1960 году он окончил филологический факультет МГУ и со временем стал одним из лучших в своем поколении ученых-гуманитариев. Чудаков написал несколько прекрасных книг, без которых невозможно представить филологическую науку, – в первую очередь серию книг о Чехове, сборник статей о предметном мире в литературе, начал работать над тотальным комментарием к пушкинскому «Евгению Онегину». Также отметим мемуары-диалоги Чудакова с его учителями в науке: Виктором Виноградовым, Лидией Гинзбург, Михаилом Бахтиным, Виктором Шкловским…

За написание прозы-fiction Чудаков взялся довольно поздно, в 1987 году. Единственная законченная его прозаическая вещь – это роман «Ложится мгла на старые ступени». Не лишена драматизма история публикации романа: после нескольких отказов его согласились напечатать Сергей Чупринин и Наталья Иванова в журнале «Знамя» (2000. № 10–11). В 2001 году роман был опубликован в издательском доме «Олма-Пресс», вошел в шорт-лист «Букера», но тогда остался без награды. Справедливость восторжествовала в 2011 году, когда роман «Ложится мгла на старые ступени» получил «Букер десятилетия».

Здесь и сейчас я хочу выступить не в роли критика, расхваливающего роман (уже сам его выбор в качестве произведения для разбора говорит о моей оценке), а в роли филолога, то есть попробую предложить «ключ» к тексту, позволяющий взглянуть на весь роман как на единое целое.

Отправной точкой для моих дальнейших рассуждений послужит вот этот небольшой фрагмент из телевизионного интервью Александра Павловича:

Мы существуем в хаотическом и раздерганном мире. Этому мировому хаосу и абсурду мы должны сопротивляться по мере своих сил. Сопротивляться и пытаться внести в мир если не гармонию, то хотя бы ясность, четкость и известную долю рационализма[162].

Вот автор и изображает в своем романе «Ложится мгла на старые ступени» людей, пытающихся противопоставить хаосу и абсурду окружающего мира порядок, осмысленность и структурность (слово из самого произведения).

Но поскольку действие книги разворачивается не в безвоздушном пространстве, а во вполне конкретной исторической обстановке (окраина советской империи, время с конца Великой Отечественной войны по середину 1980-х годов), то и хаос с ясностью представлены в нем вполне конкретными силами. Хаос и абсурд, по Чудакову, внесла в жизнь людей революция и все, что за ней последовало. А порядок, ясность и рациональность были основой прежней, дореволюционной жизни.

В центре произведения два героя – дед и внук. С появления деда произведение начинается, рассказом о том, как он умирал, завершается. Более того, в финал романа вставлена значимая мотивная перекличка с зачином. В зачине: «Но и теперь, когда деду было за девяносто, когда он с трудом потянулся с постели взять стакан с тумбочки, под закатанный рукав нижней рубашки знакомо покатился круглый шар, и Антон усмехнулся» (7)[163]. В финале романа: «И живо представил Антон, как покатился под засученный рукав круглый шар, и впервые заплакал» (510).

Неслучайно мотив, связывающий начало романа и его финал, оказывается мотивом силы. Подобно былинному богатырю (вспомним пословицу: «И один в поле воин»), дед сознательно противопоставляет хаосу и абсурду советского мира разумное и структурированное устройство мира своей семьи. Приведу теперь большую, но необходимую даже для краткого изложения моей концепции цитату из романа Чудакова:

Дед знал два мира. Первый – его молодости и зрелости. Он был устроен просто и понятно: человек работал, соответственно получал за свой труд и мог купить себе жилье, вещь, еду без списков, талонов, карточек, очередей. Этот предметный мир исчез, но дед научился воссоздавать его подобие знанием, изобретательностью и невероятным напряжением сил своих и семьи, потому что законов рождения и жизни вещей и растений не в состоянии изменить никакая революция. Но она может переделать нематериальный человеческий мир, и она это сделала. Рухнула система предустановленной иерархии ценностей, страна многовековой истории начала жить по нормам, недавно изобретенным; законом стало то, что раньше называли беззаконием. Но старый мир сохранился в его душе, и новый не затронул ее. Старый мир ощущался им как более реальный, дед продолжал каждодневный диалог с его духовными и светскими писателями, со своими семинарскими наставниками, с друзьями, отцом, братьями, хотя никого из них не видел больше никогда. Ирреальным был для него мир новый – он не мог постичь ни разумом, ни чувством, каким образом все это могло родиться и столь быстро укрепиться, и не сомневался: царство фантомов исчезнет в одночасье, как и возникло, только час этот наступит нескоро, и они вместе прикидывали, доживет ли Антон (508).

Второй герой, помещенный в центр романа, хотя и не так броско, как дед, – это сам рассказчик, Антон Стремоухов. Ему от деда передалась любовь к четкости, рационализму и структурности, он тоже борется с хаосом и абсурдом окружающего мира (уже не только советского). Но с тем же ли успехом, что и дед?