«Будем надеяться на всё лучшее…». Из эпистолярного наследия Д. С. Лихачева, 1938–1999 - Дмитрий Сергеевич Лихачев

А как поживает Юл[иан] Григ[орьевич]? Давно не имею от него письма. Я ему писал, но он, видно, не получил.

Если увидите его, передайте ему, пожалуйста, привет.

Всегда Ваш Д. Лихачев

Пишите!

Простите за почерк — что-то плохо себя чувствую.

30. VIII 64

РГАЛИ. Ф. 3288. Оп. 1. Ед. хр. 201. Л. 6–7 об. Автограф; Ед. хр. 40. Л. 40, 41. Машинописная копия.

18. А. Л. Гришунин — Д. С. Лихачеву 6 сентября 1964 г.

6 сентября 1964. Москва

Глубокоуважаемый и дорогой Дмитрий Сергеевич,

Сердечно благодарю Вас за Ваше письмо.

В. Литвинова я не знаю. Но, мне кажется, Вы можете и не продолжать спора с Благим в печати или, во всяком случае, Вам не обязательно торопиться, — можно высказаться при случае: все, с кем ни приходилось говорить, соглашаются с Вашей статьей, а что заставило Б[лагого] выступить, — не понимают и думают, что это какая-то «шлея под хвост». Находят даже, что его статья, что называется, «с душком» — в том смысле, что содержит вовсе не оправданные демагогические положения и намеки.

Относительно Прохорова у меня совершенно точные сведения — от секретаря редакции «Известий ОЛЯ»: он передал туда по поводу Вашей книжки не один материал, а два или три: рецензию и еще какие-то свои возражения. Но все это редакцией признано неубедительным и слабым и будет возвращено автору, но не с этой мотивировкой, а с той, что-де на книгу Лихачева мы уже помещали рецензию Деминой[2343]. Не сомневаюсь, что он будет пытаться пристроить свои писания в другое место[2344], — скорее всего — в «Вопли»[2345], где ему покровительствуют. В чем именно он хочет Вам возражать, я не знаю, но приблизительно это можно себе представить: текстологическая позиция Прохорова — это позиция Цербера или квартального надзирателя, который «обязан» «активно (!) охранять» «волю автора». Понимание всего этого — совершенно юридическое, даже полицейское.

Первоначально в рукоп[иси] «Основы текстологии», когда мы ее обсуждали, было им написано: в текстологии есть-де два вредных уклона: 1) механицизм, 2) субъективизм, и задача состоит в том, чтобы «подтянуть одних и осадить других», и что надо знать «правила текстологической работы», а тому, кто этих правил не знает, «на помощь должна прийти эта книга». Так и было написано. Правда, в книгу включить этого не позволили, но любопытно уже и то, что это — было. О каноническом тексте говорилось как об «общеобязательном», вменяемом в обязанность всем лояльным гражданам.

В. В. Виноградов в книге «Проблема авторства и теория стилей»[2346] очень справедливо и хорошо его отстегал. Допустим, что В[иктор] В[ладимирович] имел здесь особые пристрастия; но потрясают не те сильные слова, к которым прибегает В[иктор] В[ладимирович], а те цитаты из Прохорова, которые он приводит. У П[рохорова] можно найти еще более сногсшибательное. Вот я Вам приведу выписку из хранящейся у нас стенограммы текстологического совещания 1954 года. П[рохоров] говорит о выступлениях Б. В. Томашевского и Э. Е. Зайденшнур[2347].

[…] «„Текстология в анекдотах“. Этим и объясняется смех в зале и те бурные аплодисменты, которыми провожали выступавших, как бы прося их бисировать. […]

В. С. Нечаева не нуждается в моей защите, но я позволю себе привести здесь такое сравнение: что дает больше пользы: 25-ваттная лампочка или фейерверк? Думаю, что все-таки лампочка. И выступления некоторых товарищей были именно такими „лампочками“, — эти лампочки светят пока еще слабо, по необходимости, так как многое у нас не разработано.

Что делать, например, со мной, пока единственным аспирантом по текстологии, — также неясно. Но все-таки и я склонен считать себя такой же лампочкой, которая все-таки горит и от которой есть какая-то польза (с места: так оказывается, вы и есть то историческое лицо, с которого началась подготовка текстологов? Смех).

А выступления тт. Томашевского и Зайденшнур — это фейерверки, они красивы, но фейерверк — это минутное удовольствие, а после фейерверка — мрак, темная ночь. И в текстологии так и получилось» (Стенограмма, с. 487–488).

А вот из канд[идатской] диссертации П[рохорова][2348] (научный руководитель В. С. Нечаева): [ч. I,] с. 336–337.

«Третий пример: две городские дамы обсуждают намерение Чичикова украсть губернаторскую дочку. В этом ему должен был помочь Ноздрев: „ведь его на это станет. Вы знаете, он родного отца хотел продать, или еще лучше проиграть в карты“ (стр. 361, строки 13–15). Редакторы академического издания обнаружили, что в III[2349] стоит не „хотел“, а „готов продать“ и поспешили сделать замену. Но ведь, с одной стороны, второй вариант поступка Ноздрева возможен только в том случае, если его отец жив, а в поэме об этом нет ни слова. „Хотеть“ же этого он мог когда-то давно, когда отец еще, возможно, был жив. А с другой стороны, это характерная фраза сплетниц, когда возможное по сплетням (он такой человек, что может продать отца), выдается за случившееся (он готов продать). Поэтому замена неверная».

Дорогой Д[митрий] С[ергеевич], — не вредно ли Вам смеяться?

Я сообщаю Вам это для того, чтобы в том случае, если ему удастся где-нибудь против Вас выступить, — Вам лучше знать Вашего оппонента и не метать перед ним слишком много бисера. П[рохоров] принадлежит к тем «деятелям» науки, которые к ней приблизились на известной мутной волне; таких людей на пушечный выстрел не следовало бы подпускать к текстам классиков. Только одна В[ера] С[тепановна] об этом не знает (или не хочет знать, п[отому] ч[то] он — ее подголосок). То, что мы с Вами стоим на иных позициях, нежели он, ничуть не должно тревожить; наоборот, — должно успокаивать: то, что Вы нажили себе такого оппонента, — лишний раз свидетельствует об истинности Ваших воззрений.

Юлиану Григорьевичу я сказал, что Вы писали ему и не имели ответа. Он Вашего письма не получил; сказал, что незамедлительно Вам напишет. Ю[лиан] Г[ригорьевич] считает, что обсуждение Вашей книги можно провести в Комиссии по истории филологической науки[2350], он даже говорил уже об этом с председателем комиссии Н. К. Гудзием и заручился его принципиальным согласием.

Очень жаль, что Вам нездоровится. Вы так много и по таким важным поводам выступаете в печати, что Вам, конечно, необходимо очень много здоровья. Мне поэтому очень неловко перед самим собой по случаю того, что я несколько раз спровоцировал Вас при всей Вашей занятости на довольно большие письма. Я эти письма очень ценю и храню их как драгоценности, но я еще более ценю Ваши труды и поэтому