Смерть в июле и всегда в Донецке - Дмитрий Александрович Селезнёв

Сидим у меня в Донецке на кухне с Тимофеем и Владом, пьём чай. Тихо за окном, пасмурно — поэтому и тихо, что пасмурно — беспилотники не летают, не наводят артиллерию. Дождливая погода всегда за мир. Ещё утром слышалась канонада, но сейчас всё стихло. Не слышно звуков боёв с окраин города, даже как-то непривычно. Перерыв на войне. Антракт. Тимофей в прошлом актёр, и мы обсуждаем с ним за столом Шекспира и Брехта, систему Станиславского и Виктюка, сравниваем игру Высоцкого и Смоктуновского, а также различные постмодернисткие вариации Гамлета.

Влад же от театра далёк — посмотрели бы вы на него, куда ему в наш калашный театральный ряд! Не-а, в театр Влад не ходок. Он имеет представление только о театре военных действий, так как бегает с нами по окопам и посадкам с камерой, снимая бойцов. Вузов Влад не оканчивал, а работе оператора, монтажу и художественному выстраиванию кадра он учился по наитию. И теперь он сидит, молчит, глазами хлопает, слова не может вставить. В силу своей непосвящённости в изящный мир театрального искусства он не может поддержать нашу скромную интеллектуальную беседу. Он даже, кто такой Брехт не знает, что тут говорить. Стыдно, Влад, — Брехт это немецкий драматург еврейского происхождения и левого толка, его книги жгли нацисты на его родине в Германии, откуда он сбежал в 30-е годы прошлого века после прихода к власти Гитлера. Вдруг Влад, не выдерживая, заявляет:

— Блин, вы все такие умные, но если вот мина прилетит вас всех, всех распиздошит, мина не знает, разбираешься ли ты в театре или нет!

Трудно с ним не согласиться. Тем более здесь, живя на Донбассе.

Но что наша жизнь — игра! А мир — театр, и мы в нём актёры. Это не я, это Шекспир написал. Уильям, мать его, батькович Шекспир.

Терриконы Донбасса

Терриконы Донбасса… Искусственные горы на окраинах Донецка. Огромные земляные кучи, созданные людьми — их видать с любой городской высотки. Покопавшись в чреве планеты, шахтёры вытащили из неё полезные ископаемые, а бесполезные сложили аккуратно в пирамиды вокруг города.

Некоторые из пирамид обросли деревьями и кустарниками. В советское время существовала программа озеленения донецких терриконов — в СССР любили делать что-нибудь уникальное, не приносящее прибыли, но зато радующее взгляд. Вот мой взгляд и радуется, когда я смотрю из окон 11-го этажа на ближайший террикон — он выглядывает между домами и тоже смотрит на меня.

Терриконы… Вывернутые наружу кишки Земли. Молчаливые груды шлака, породы и песка, — они могут многое рассказать. Воображение художника мне рисует терриконы стражами Донецка. Мне кажется, что расставленные вокруг города определённым образом земляные руины обладают магической силой и отводят от города снаряды, ракеты, «Точки-У», «Грады», «Смерчи», «Ураганы» и любую «непогоду», которую шлёт на город ВСУ. Точнее, стараются отводить, не всё у «стражей» получается. Но если бы терриконов не было, то город давно бы разбомбили.

Моя фантазия недалека от истины. Я знаю, что на многих терриконах Донецка имеются наблюдательные посты, и на некоторых я побывал.

— А сейчас физкультура! — сказал Берал, молодой офицер спецназа, и быстро стал подниматься по крутому террикону. Я рванул за ним.

Но надолго меня не хватило. Жара была под тридцатник, на мне висело килограммов десять брони, а за спиной тянулись сорок пять прожитых лет и пара необратимых диагнозов — здоровье у меня уже не то, что раньше. Поэтому на середине восхождения я вынужден был остановиться, горячая кровь запульсировала в висках, в глазах потемнело.

— Сейчас, подождите, передохну, — глубоко дыша, взмолился я и опёрся рукой на колено. Да… война — дело молодых, так в песне поётся. Немного отдышавшись и придя в себя, я снова, но уже с осторожностью, попёр наверх.

Земля того террикона была красноватого оттенка, а сам он зарос высоким и прочным кустарником, продолговатые и острые листья которого напоминали листья папоротника. И если в самом городе пытались жить в мирном настоящем времени, то здесь, совсем недалеко, мы, закованные в броню полулюди-полуброненосцы, находились в очень опасном мезозое, где растут папоротники, ходят зубастые динозавры и все друг на друга охотятся. Тройка таких «динозавров» под утро зашла на заброшенную шахту — три миномётных орудия въехали на её территорию и спрятались в промышленных цехах.

Однако их появление и сокрытие в шахтных норах не прошло незамеченным. Группа спецназа, за которой было закреплено на этом участке наблюдение и охота, зафиксировала движение и с помощью беспилотника mavic 3, напоминающего мне летающего паука (каких только хищников не встретишь на войне!) навела на него артиллерию. Не всё прошло гладко — прилетал чужой мавик, он тоже охотился, но за нами, и мы испытали несколько неприятных минут, когда он над нами завис и жужжал. В конце концов, он улетел, а наша артиллерия размотала помещения шахты.

Другой террикон, на котором я побывал, был «лыс» и безжизнен. Состав его почвы не позволял на нём расти растениям, почва дымилась, когда её начинали копать, и в воздухе пахло серой. Но люди-броненосцы присутствовали и здесь. Они сколотили себе хижину, вырыли окопы. С этого террикона была видна Авдеевка — в прошлом город-спутник Донецка. В оптический прицел я разглядывал трубы Авдеевского коксохимического завода.

Авдеевка — удавка на шее Донецка. Змеиное название этого города у дончан вызывает только негативные ассоциации. С прилегающих к Авдеевке территорий Донецк регулярно обстреливается. И если бы не терриконы, то от него бы мало что осталось.

В благодарность город воспевает терриконы. «Спят курганы тёмные…», курганы — это ведь про них поётся, не поняли ещё? Мелодия этой песни играет на главных часах Донецка. В песне есть такие строки:

Дни работы жаркие, на бои похожие, В жизни парня сделали поворот крутой, На работу славную, на дела хорошие, Вышел в степь донецкую парень молодой!

Вот мы и вышли. Эх, что-то мы засиделись,