Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ) - Люксембург Александр Михайлович

(Из протокола допроса от 2 мая 1995 г.)

Обратим внимание на тот деловой стиль, в котором убийца повествует о своих устрашающих действиях. Учтем, кстати, что убийство Елены Ш. — самое жестокое из всех, которые совершил Муханкин. Совершенствуя в ходе своих садистских экспериментов от случая к случаю практическую реализацию своих фантазий, он перешёл к целенаправленному потрошению ненавистного ему женского тела, с которым обходился примерно так же, как с пойманными когда-то кошечками.

Никогда до сих пор Муханкин, похоже, настолько не терял контроль над собой. Он, слабак, жалкий человечек, деклассированный люмпен, остро ощущающий ничтожность своего социального статуса, «петух», которым в любой момент мог овладеть в зоне любой блатарь, пьянел от чувства беспредельной власти. «Женщина-монстр», поверженная и сокрушенная, из страшного зверя превратилась на его глазах в груду дымящейся жалкой плоти. Приятно кружилась голова. Хотелось новых, ярких, свежих впечатлений. Пропадало желание таиться. Не срабатывал инстинкт самосохранения. Перед застланным туманом взором смутно маячили какие-то новые, пока неясные и неконкретные объекты вожделения. А ноги сами собой несли в сторону кладбища.

Рассказывает 14-летняя Галина Ф.:

1 мая 1995 года я, моя мама и сестра с утра пошли на новое городское кладбище помчать моего родного дядю. Это был поминальный день, и на кладбище было много народа. Там мы пробыли около часа. На кладбище моя сестра встретила своего жениха, и они оба ушли к нему домой. Когда мы с мамой подошли к железнодорожным путям, то я почувствовала, что меня как будто кто-то ударил ногой в бок… Я почувствовала лишь только один удар. Я оглянулась и увидела, что возле меня и мамы стоит мужчина. В руках у него был металлический предмет. Что он представлял собой, я не помню. Я стала убегать, держась за бок. Мне было больно и трудно дышать. Мужчина стал гнаться за мной. Я обернулась и увидела, что мужчина замахнулся на меня металлическим предметом. Но ударить не ударил, так как он меня не догнал. Когда я бежала, то вслед мне кричала мама: «Доченька, беги!»

Первое время я бежала по железнодорожному пути, а потом свернула вниз и побежала к зданию предприятия. Я увидела, что мужчина больше не бежит за мной, а идёт по железнодорожным путям в сторону мамы, и только тогда, выбившись из сил, я села на землю, облокотившись о стенку здания. Затем я выглянула из-за угла стенки и увидела, что моя мама лежит на железнодорожном полотне и пытается отбиться от мужчины зонтиком. Но мужчина продолжал наносить удары моей маме каким-то предметом — точно таким, каким замахивался на меня, когда бежал за мной.

Мама была уже без движения. Мне было очень больно, и я стала поднимать одежду, которая была на мне, чтобы посмотреть, есть ли на теле у меня рана. Тут из-за угла здания вышел ранее мне незнакомый мужчина, которого я подозвала к себе и показала ему свою рану, и сказала мужчине, что за углом здания на железнодорожных путях бьют маму. Затем ко мне подошли еще люди. Один мужчина поднял меня с земли и повёл к клумбам, а другие стали вызывать «скорую помощь» и милицию. Через некоторое время приехала «скорая помощь» и забрала меня.

(Из протокола допроса потерпевшей Галины Ф.

от 4 января 1996 г.)

Муханкин забил Валентину Ф. ударами кухонного ножа. В общей сложности он нанес более 15 ударов в грудную клетку и живот, рассек легкие, печень и многие другие органы. Смерть её от полученных ран была неизбежна. Возможно, только самоотверженность Валентины Ф. спасла в этой жуткой ситуации жизнь её дочери Галины, потому что, когда Муханкин с рычанием бросился на девочку и нанес ей несколько ударов в область грудной клетки и брюшную полость, женщина повисла у него на руке, и это позволило раненой девочке спастись бегством.

Сам Муханкин очень скупо описал финал своей кровавой одиссеи:

Я пил вино, водку, самогон. Дальше я помню, что куда-то пошёл. Помню огонь, битые стекла из-под окон, крики женщин. Помню, что у меня в руках был нож, женские крики и команду: «Стой!» Помню, что куда-то убегал, а затем я упал в воду, какую-то лужу. Меня сильно сковало, помню, что работники милиции вытаскивали меня из воды. Помню, что меня доставили в милицию и вели со мной беседу. У меня изъяли всю одежду, и затем меня закрыли в камеру… Куда делся нож, я не знаю…

(Из протокола допроса от 2 мая 1995 г.)

Конечно же, Муханкин попался чисто случайно. Не выпей он тогда, не впади он в раж, и серия убийств могла бы расти и расти. Следствие еще не сумело связать воедино отдельные разрозненные факты, и, возможно, потребовалось бы еще несколько жутких злодеяний, прежде чем почерк маньяка прояснился бы. Возможно, далеко не все, что было им совершено, следователи сумели бы быстро и оперативно соотнести с его личностью. Но Муханкин решил сам заговорить. Уже 5 мая он сделал заявление о явке с повинной и сообщил о всех своих жертвах. И не только потому, что испугался. В нем взыграли амбиции. Ведь у серийных убийц есть свое чувство гордости. И им тоже хочется войти в историю.

Глава 12

Литературно-следственные игры

В отношениях следователя и подследственного всегда присутствуют и элементы борьбы, и элементы игры. Это предопределено особенностями самой ситуации. Следователь должен быть убежден в том, что выяснил истину до конца и что ни один из эпизодов дела не будет оспорен, когда его станет рассматривать суд. Это предполагает необходимость убедить подследственного в полезности и желательности для него полного, стопроцентного сотрудничества, вызвать у него такой психологический настрой, при котором он активно и охотно станет помогать следователю в его работе.

Но интересы подследственного, вне зависимости от конкретных обстоятельств дела, принципиально иные. Правила психологической игры предписывают ему роль плута, который, даже сотрудничая со следствием, всегда должен держать в голове определяющую его линию поведения «сверхзадачу» — необходимость во что бы то ни стало отыскать обстоятельства, которые побудили бы следователя истолковать происшедшее не в самом худшем свете. Подследственный всегда надеется на что-то и в самой безнадежной ситуации. Ведь способность надеяться — это общечеловеческое свойство, и даже серийные убийцы не лишены его. Подследственный понимает, что его следователь — тоже человек, и, значит, ничто человеческое ему не чуждо. Его можно разжалобить, у него можно вызвать сочувствие или хотя бы активное желание разобраться во всех психологических нюансах того или иного эпизода. Хотя следователь по профессии и не психолог, он работает с конкретными людьми, и его непременно интересует их психология — хотя бы потому, что, не понимая психологического склада своего собеседника, ты никогда не сумеешь побудить его сообщить то главное, от чего зависит вся концепция дела.

Если следователь — профессионал, то прагматические мотивы не могут быть для него единственными и определяющими, когда он, перевоплотившись в психолога, начинает целенаправленно зондировать человеческую душу, понять которую ему необходимо во имя интересов следствия. Вольно или невольно он неизбежно переходит те формальные рамки, которые существуют по условиям возникшей ролевой игры. Ведь, идя на контакт с преступником, убийцей, насильником, извращенцем, он не может не стремиться постичь истоки того вселенского зла, с которым, как Сизиф, ведет извечную и не имеющую конца борьбу. Даже если следователь и не прирожденный философ, он чувствует определённую тщетность своих усилий, так как зло многолико и неисчерпаемо, и, сколько бы раз он ни одерживал маленькой, скромной победы над ним, оно возрождается вновь и в иных обличьях предстает перед ним на следующий день. Не ставя под сомнение необходимость борьбы, он все равно ищет какое-то объяснение этой неисчерпаемости и многоликости зла.

Готовясь ко встрече с Муханкиным, Яндиев тщательно продумал сложившуюся ситуацию, потому что из опыта общения с серийными убийцами хорошо знал, что один неверный шаг может мгновенно загубить все дело. Если подобного рода преступник не упорствует, не замыкается в себе, начинает рассказывать, проявляет готовность сотрудничать со следствием, то он едва ли утаит хоть сколько-нибудь существенный факт. Как правило, это означает, что по тем или иным причинам стремление выговориться становится нестерпимым, и тогда следователь выступает в своеобразной роли исповедника, психоаналитика-дилетанта и «отца родного», который должен терпеливо выслушивать любые признания, воздерживаясь от каких-либо моральных оценок.